— Отпусти ее, — гулко скомандовал капитан Фалхолт; таким его голос я слышал только в моменты обращения к подчиненным.

Минерва рассмеялась. Она вела себя так, словно вокруг не бушевало сражение, не лились реки крови, не умирали люди. Словно все это было затеяно лишь ради личной мести. Мести тем, кто никогда и не думал, что причиняет ей боль.

— Ты же не считаешь, что его жизнь равнозначна жизни принцессы? — поинтересовалась она. — Ари, будь я на твоем месте, то засомневалась бы в верности брата.

— Неужели тебе не дорога жизнь собственного советника?

— Его мордашка дорога лишь тебе, Фалхолт.

Рука Кидо чуть расслабилась, но заложник не поспешил выбраться из его хватки; Лэндон замер, обескураженный честностью своего правителя. Глупо было полагать, что ее заботила хоть чья-то жизнь, кроме ее собственной, но верная служба и острый ум советника могли бы понадобиться ей и в дальнейшем.

Я попытался сорваться с места, но не смог сделать и шага. Руки стали такими тяжелыми, что даже водрузить на плечи небеса казалось проще, чем пошевелить пальцем.

Драконы кружились над нами, различимые лишь на фоне редких облаков, но Минерва не замечала их, будто бы считая, что ни один из них не посмеет метнуть в нее огненный шар. На поле невыносимо пахло сладостью горелой, обуглившейся до черноты плоти.

— Не знаю, жаль ли мне, — задумчиво протянула Минерва, поправляя чуть накренившуюся тиару. — Но иначе ты всегда будешь идти по пятам, распыляясь о своих призрачных претензиях на трон.

Бросив короткий взгляд на Рагну, она кивнула, и тот приблизился к Ариадне, на мгновение прикасаясь к ее губам своими. Лисица несколько секунд старательно прокашливалась, прогоняя остатки его поцелуя.

— Не более призрачных, чем твои, — запротестовала она. — Считаешь, эти скудоумные толстосумы примут полукровку на троне? После того, как ты разожгла в них ненависть к эльфийскому народу?

— У них не будет выбора.

— И что ты будешь делать с несогласными? — Надрывный крик лисицы резал слух, раскрывая старые раны. — Убьешь и их?

— Раз я смогла расправиться с родом матери, то легко смогу подчинить и род отца, — самодовольно ответила Минерва. — Люди весьма бесхитростны.

— Почему я не заметила, как ты стала такой?

Плечи Ариадны слегка поникли, и взгляд приобрел оттенок бессилия. Мне так хотелось поспорить с ним, что я едва не выл, но чары магистра не получалось пробить ни силой, ни ответной магией; все молнии, возникавшие на моей коже, уходили обратно, причиняя мне предназначенную противнику боль.

— Почему не отличила подростковые капризы от столь существенных перемен? — сокрушалась лисица. — Как я могла быть так слепа?

Минерва подошла к сестре и успокаивающе, как это могла бы сделать встревоженная мать, приложила ладонь к ее щеке.

— В этом нет твоей вины, — тихо пропела она. — В детстве я была хорошей лгуньей. А затем мне надоело лгать.

Блеск клинка.

Кровь хлынула, забрызгав Минерве лицо. Ее лик казался возникшей посреди ночного неба луной, темные пятна на которой были каплями вязкой багровой жидкости. Кидо опустошенно уставился перед собой, полностью отпуская советника, но и тот, вопреки ожиданиям, замер, не желая верить собственным глазам. Как и любому светилу, ей настала пора зайти за горизонт, а Лэндону — перестать черпать кубком из кровавого моря. Жажда исчезла.

Рагна ослабил свою магию, и я наконец смог через нее пробиться. Держать меня боле не было смысла; как не было нужды и вырывать сердце из моей груди. Сверкающая светлыми волосами пара удалялась, зная, что плети в темноте подземелий были лишь прелюдией истинного наказания — на деле они избрали куда более изощренный метод.

Я рухнул наземь, как только подобрался к телу лисицы. Его сотрясала мелкая, интенсивная дрожь, а взгляд испуганно метался из стороны в сторону, пытаясь зацепиться за что-нибудь, кроме звезд и драконьих крыльев. Изящную шею, вместо привычных ожерелий и воротников, украшала длинная полоса: из-за отсутствия света она казалась черной, как кора дерева, из которой крупными струями вытекает густая, темная смола.

Ариадна жадно хватала ртом воздух. Я уложил ее к себе на колени, придерживая голову, чтобы уменьшить поток утекающей из пореза жизни.

— Нет-нет-нет, — бормотал я, едва успевая дышать. — Лисица, ты меня слышишь?

Лисица прохрипела в ответ что-то неразборчивое и тут же закашлялась, окропляя красными каплями мое лицо. Я протянул свободную руку к ее горлу и выпустил несколько маленьких молний, пытаясь прижечь рану: находящаяся на поверхности кровь забурлила и спеклась, а кожа в некоторых местах покрылась рубцами. Что-то внизу живота свело, будто мои внутренности сжали в кулак.

Я должен был отогнать смерть от ее тела. Отпугнуть ее.

Грудь Ариадны вздымалась все медленнее. Частое растерянное моргание превращалось в ленивое, редкое. Я не слышал ничего, кроме слабого биения ее сердца.

— Ариадна? — позвал я, страшась произносить ее имя вслух. — Нет, нет, пожалуйста…

“Аарон”, настойчиво прозвучал голос. Я проигнорировал, продолжая попытки докричаться до принцессы. Мне так хотелось отругать себя за то, что я пустил ее на поле боя, что не увез за океан, что позволил всему этому произойти. Я не должен был отходить от нее ни на шаг. Я должен был наплевать на ее протесты, должен был спасти ее, должен был…

“ААРОН”.

— Да сгинь же ты, дракон тебя побери! — взвыл я. — Замолчи!

“ААРОН. ААРОН. ААРОН!”

— ЗАМОЛЧИ!

Сердце лисицы едва слышно ударилось, как будто пытаясь пробиться через ребра.

И затихло.

Лишившись доверия к собственному слуху, я припал к ее груди, стараясь расслышать хоть что-то. Кидо метался, раскидывая желавших легкой добычи воинов, и лишь изредка бросал на меня короткий, но полный надежды взгляд. Один из них я поймал; в тот самый момент, когда потерял всякую веру. Капитан взревел, охваченный гневом, будто пламенем, полыхавшим в его душе, и ринулся в гущу сражения.

Ее имя комом встало в горле.

Я склонился, прижимаясь губами к ее лбу. Кожа была холодной и покрылась испариной, тут же смешавшись с пылью, вздымавшейся из-под бесчисленных ботинок. Магия в груди встрепенулась, собирая мелкие молнии в густой ком таких размеров, что я едва мог вдохнуть. Тело стало каменным, недвижимым.

Горе во мне разрослось до удушья.

Подняв взгляд к небу, я представил, что Богиня сидит на одном из облаков, по-детски свесив ноги, и невозмутимо наблюдает за происходящим.

— Надеюсь, ты довольна? — закричал я, захлебываясь слезами; на вкус они были горькими, будто сок неспелого, но уже загнившего фрукта. — Как ты могла это допустить?

— Аарон, — будто бы ответила она мне. Певуче, мягко, словно мы общались на утренней прогулке в саду, вдыхая аромат недавно распустившихся яблонь. Я понимал, что воображение играло со мной злую шутку, но не мог отделить его плод от реальности.

— ЗАМОЛЧИ!

Я прижал лисицу к себе, обрушив град слез на ее волосы. Они спутались и растрепались, испачкались кровью и грязью, но были прекраснее, чем когда-либо. Бледное подобие принцессы лежало в моих руках, тяжелое и безвольное, как будто после изматывающего дня она погрузилась в глубокий сон.

И я стану его стражем.

Останусь в обезоруживающей теплоте ее объятий навечно, если потребуется. Не отпущу, даже если в спину воткнется предательский клинок, а шею обовьет удавка. В глубине своей затхлой души я знал, что это неправильно, но не желал поступать по зову совести и чести; я мечтал лишь о мести, обрушающейся на головы виновных по воле чего-то высшего и непостижимого.

— Териат! — позвали меня; безликий голос, ставший неважным и потерявшийся в звуке ветра, как и все прочее.

Я не отреагировал ни одним мускулом.

— Териат, прекрати! — позвали снова. — Она мертва, и…

Из моего горла вырвался непроизвольный рык, сопровождаемый легким треском вырывающихся из-под кожи разрядов.

— Я знаю, как тебе больно. Но ты убьешь и всех остальных!