Я очнулся в тюремной камере.

Мы с капитаном вполне успешно выполнили поручение Киана, найдя способ узнать содержание приказа белокурой принцессы. По загадочному стечению обстоятельств, у сэра Фалкирка случилась беда со зрением — проснувшись утром, он едва мог отличить служанку от двери, — и на собрание тот взял с собой оруженосца, чтобы приказ ему зачитали вслух. В то же время мы с гвардейцами непринужденно общались неподалеку от зала совета, и я еще никогда не заставлял кровь так сильно приливать к ушам — то ли от напряжения, то ли от стыда. Разумеется, мы не лишили главного богача Греи зрения — действие эликсира должно было продлиться не больше суток, — и все же прием был не из честных.

Слова в той бумаге не имели смысла. Точнее, имели, но только для тех, кто и без неё был в курсе дел. Формулировки вроде “выполнить оговоренные действия”, “начать в назначенное время”, “принести соответствующие доказательства” и прочие были лишь отговоркой для тех, кто согласился принять участие в войне на стороне Минервы; в тот день она получила подписи всех, кто был достаточно безразличен и глуп, чтобы не задать ни единого вопроса, и, что бы ни сделала далее, она уже заручилась поддержкой вассалов. Мы с капитаном были в ужасе. Лэндон лишь намекал, что принцесса планировала нечто отличное от того, что озвучивала ранее, но после приказа это стало очевидно, и весь вечер я провел, гуляя по стене и высматривая лисицу во тьме ночи. Если бы совет в Арруме прошел хотя бы на день позже… их стоило бы об этом предупредить.

Убедившись, что Ариадна добралась до своих покоев, не будучи задержанной, я спрятался в своих. Сердце колотилось от дурного предчувствия, а дрожь в руках не унималась, и я совершенно не знал, чем себя занять. Голос, что всегда звал меня именем древнего эльфийского короля, вдруг показал, что способен и на прочие слова. “Аарон”, шептал он. “Беги”.

Но я не мог сбежать. Как сбегу я, зная, что друзья мои останутся страдать за мои грехи? Лишь заподозрив меня во лжи, они не оставят на Кидо живого места, а что сделают с лисицей — и представить страшно. Я и без того был клинком, что вонзился в спины их жизней, сделав их предателями родной земли, и с каждым разом, что я думал об этом, душа моя кровоточила все больнее.

С уже родным привкусом яда на языке я всю ночь пролежал в постели, совсем упустив момент, когда провалился в сон. Я знал, что что-то произойдет, стоит мне открыть глаза. Хуже всего было именно предвкушение; как будто бы я мог избежать неприятностей, но не делал этого, сотрясаясь в ожидании — бесконечном, томительном ожидании.

Утром солнце ожидаемо не разбудило меня, как делало это всегда — в подземную темницу оно пробраться не в силах.

Я не помнил — а точнее не знал, — как оказался в клетке, но одежда на мне была вчерашней и чистой, а значит, я находился там не слишком давно. Пол камеры был запачкан чем-то липким, и в слабом свете я не сразу понял, что опустил руку в лужу крови. Мне отвели место, в котором когда-то ожидал казни убийца короля — что я, разумеется, счел за честь, — и стражники долгое время не появлялись в поле видимости, вероятно, как и всегда наслаждаясь сладким тюремным сном.

Нос пощекотал едкий запах, будто бы сочившийся сквозь щели в стене и потолке, и сердце мое сжалось, как только я узнал эти тяжелые ноты. Не в силах признать происходящее, я долгое время пытался раскрыть аромат, заставлял себя поверить, что мне чудилось, и страх играл с моим воображением, но уйти от страшной правды так и не смог. Запах, знакомый мне с детства; запах, вселяющий в души эльфов первобытный страх, означающий смерть и разрушения, привнесенные в их дом извне — запах горящего дуба.

Стоило догадаться, что они кардинально сменят направление.

Но зачем Минерве Аррум? Союз леса и Греи считался одним из самых выгодных на континенте, ведь азаани отдавала близлежащему городу столь многое лишь за то, чтобы просто жить в мире; скромному королевству нечего было предложить взамен. К тому же, эльфийская погибель, что так желала заполучить принцесса, все равно покоилась в горах.

Откуда-то из темноты послышался шорох, затем — тихий, бессильный стон; я не заметил, что у меня был сосед. Пододвинувшись к решетке, что разделяла наши камеры, я разглядел массивные кольца с камнями, едва заметно отражавшими свет факелов; они бились друг о друга, отстукивая ритм дрожащей руки. Я знал лишь одну женщину, так сильно любившую украшения.

— Лианна? — шепнул я. — Лианна, это вы?

Друид уклонилась от звука моего голоса, как от меча, и отползла еще дальше, полностью скрываясь в объятиях тьмы. Что ж, я мог ошибиться.

— Териат? — послышалось наконец в ответ.

Я утвердительно хмыкнул, и женщина тут же припала к решетке, оказавшись в мгновениях от моего лица. Едва сдержавшись, чтобы не отпрянуть, я протянул к ней руку. Лицо Лианны было обезображено. Без солнечного света ее кожа вновь стала дряхлой и покрылась морщинами, а волосы поседели, и оттого раны выглядели еще ужаснее: ссадины, синяки, запекшаяся кровь. Я понял, что с момента объявления планирующейся войны ни разу встречал друида, и имя ее не всплывало ни в одной беседе, что мне доводилось слышать.

— Дитя… — простонала она.

Дитя?

— Что они с вами сделали?

— То же, что хотят сделать с тобой, — ответила Лианна. Упорно пряча льющиеся из глаз слезы, она едва заметно всхлипывала. — Айред бы никогда такого не допустил.

— Дело в правителе, — возразил я. — А не в том, кто стоит за его спиной.

— Эвеард был лишь ртом, что говорил словами твоего отца.

Я сделал глубокий вдох.

— И как давно?

— Айред ласково звал тебя “Рири”, и к тому же я пропустила… — горько усмехнулась она, — пропустила ваше взросление, а ты не слишком похож на отца. Узнала сегодня ночью.

Тогда же, когда и все прочие.

Женщина устало оперлась на стену, закутываясь в лохмотья, что раньше были ее одеждой. Интересно, действительно ли сейчас утро? Время тянулось, словно льющийся из бочонка мед — такое же липкое и бесконечное. В полной тишине, нарушаемой лишь далеким звоном доспехов стражников и редким стуком цепей о каменный пол, интересным казалось буквально всё: я старательно разглядывал швы своей рубашки, естественно сформировавшийся рисунок на стене, высчитывал неточности в расстоянии прутьев решетки.

Делал все, чтобы не думать о том, что действительно норовило ворваться в мысли. Грудь заполнял запах горелого дуба. Я видел своих юных сестер, в ужасе бегущих от огня, что съедает их дом, и мать, отчаянно пытающуюся придумать пути отступления. Видел Индиса, уговаривающего Маэрэльд нестись прочь и с разрывающимся сердцем уходящего ни с чем. Наблюдал Эвлона в объятиях царицы, оплакивающего смерть своей земли и смиренно следующего в мир духов за ней. Чувствовал их боль и страх, их безысходность, но отвагу. Знал, что сердца детей Аррума наполнены ей, как ничем иным.

Мне оставалось лишь надеяться, что лес не сожжен полностью, хоть мысли даже об одном бесцельно погибшем дереве вызывали у меня приступ тошноты. Оставалось ждать, что хотя бы один любопытный стражник или вельможа придет поиздеваться, и я смогу попытаться узнать, что происходит наверху.

В порядке ли лисица.

Как мне казалось, я совсем не спал, но жалкое подобие еды и хлеба каким-то образом само возникало возле моей клетки. Я не видел людей и не слышал шагов, но раз за разом железная тарелка гулко билась о камень; Лианна призналась, что тоже не замечала того, кто её приносит.

Лишь по количеству тарелок я мог сосчитать проведенные в темнице дни.

О моей соседке позабыли наверху, и она была тому несказанно рада. Прежде, судя по рассказам, минимум раз за день её вытаскивали на допрос и пытали, выведывая все, что она знала об эльфийских правителях; Лэндон оказался самым жестоким из допросчиков. Лианна не была сильнейшей из полукровок и мало времени проводила с эльфами, потому никакими сведениями, важными для Минервы, не обладала. Спросив её за обедом, они узнали бы то же самое, вдобавок оставив друида на своей стороне, но боль, как казалось троице, развязывала языки лучше преданности.