Я тут же коснулся своего запястья. Нить пропиталась кровью и покрылась слоем пыли, но все еще крепко держалась на руке; даже крошечный бант остался в первозданном виде. Меня будто окатили холодной водой. Они были правы. Вместо того, чтобы продолжить начатое нами дело, я обесценил все шаги, что с таким усердием делались весь последний год. Ариадна боролась за то, чтобы ее страна жила с распахнутой душой и горящими глазами, но пепелище не сможет воплотить ее мечту.

Я обещал себе не связываться с людьми.

Не влюбляться, не дружить, не дорожить их короткими жизнями.

Боль была нестерпима.

Я раздирал кожу пальцами, но на ссадинах не выступало и намека на кровь. Тянул себя за волосы, вырывая клыками, затем бесследно терявшимися в темноте, но волос не становилось меньше. Самоистязание не приносило ни малейшего облегчения; оно казалось не наказанием, а желанием замолить грехи, и я плевался от собственной мерзости. Не думал, что когда-нибудь буду так сильно скучать по ударам плетьми.

Выбившись из сил, я попытался заснуть, но и это оказалось невозможным.

Усталость чуть проходила, и тогда я снова отправлялся на поиски края этого мрачного мира. Порой мне казалось, что с земли я переходил на стены и потолок, хоть для того и не было видимых причин. Как, впрочем, и чего-либо другого видимого.

Рассудок стремительно покидал меня.

Когда носа коснулся едва ощутимый сладковатый запах, я решил, что разум раскрасил воспоминания новыми красками, чтобы я окончательно не забыл о том, каково это — чувствовать. Однако затем запах стал более отчетливым, а слух уловил тихий шелест листьев. От восторга сердце едва не выпрыгнуло из груди. Определить источник звука было сложно, но я понесся к нему на всех порах, старательно прислушиваясь, приближается ли он. Находящееся в постоянном напряжении зрение среагировало на изменения острой болью.

Полотно прорезалось, и беспощадный мрак окрасился тонкой полоской солнечного света. В нем танцевали мельчайшие частички пыли, а цветочный запах ворвался в тюрьму лавиной. Создавалось впечатление, будто бы задуманная Отцом Духов пытка оказалась вероломно прервана его женой — и всей той жизнью, что она олицетворяла.

Мои шаги стали осторожнее. Я не мог знать, что в том оплоте света находится именно Она, как не знал и того, какие именно чувства испытывал по этому поводу. Благодарность за окончание скитаний в темноте была велика, но еще более ощутимым был гнев; кулаки сжались, и ладони засаднили там, где ногти впивались в кожу. Смелость, необходимая для выхода в свет, переливалась через край, но я дождался, пока пройдет захлестнувший меня порыв, и только потом ступил на территорию жизни.

Даже проведя все свои годы в одном из самых живописных эльфийских лесов, я не представлял, что на свете существовали цветы стольких видов и оттенков. Крошечный пруд был окружен поразительным буйством зелени; деревья и кустарники тянулись к его водам, будто бы они наполняли их ни на что не похожей силой. Птицы беспечно качались на хрупких ветках, щебеча с сородичами о чем-то сокровенном, но чем-то слишком красивом, чтобы приглушать чарующую песнь. Кочующие с цветка на цветок бабочки дожидались своей очереди, чтобы опуститься на вытянутую вперед длань Богини.

Она была именно такой, какой я ее себе представлял — что, впрочем, неудивительно, если происходящее было плодом обезумевшего воображения, — разве что чуточку выше. По крайней мере, так казалось издалека. Изящная женщина в облаке из полупрозрачной, воздушной ткани опустилась на камень, выглядывающий из воды у самого берега, и принялась увлеченно рассматривать прилетевших с отчетом насекомых. Они держались строго и прямо — благодаря чему я и определил цель их визита, — совсем не размахивая очаровательными крылышками. Волосы Богини обладали цветом солнца, и вероятно потому его свет так увлеченно играл с локонами в прятки; даже небесное светило понимало, кто из них в самом деле управлял мирозданием.

Мать Природа медленно перевела на меня взгляд, словно заметила случайно, и удивленно вскинула брови.

— А вот и ты, — протянула она, сверкнув легкой улыбкой. — Добро пожаловать в мои владения.

Едва заметно тряхнув рукой, Богиня прогнала своих крошечных подданных, и принялась разглаживать складки на юбке. Мне было страшно неловко от чувства, что я нахожусь на официальной аудиенции у той, кого всю жизнь смел лишь почитать, за чьим одобрением мысленно оглядывался после каждого поступка. Я оглядел себя: доспехи исчезли, а пропитанные кровью ткани сменились на невесомые, дышащие свежестью одежды.

— Не могла же я пустить тебя сюда в том виде, — объяснила Богиня, заметив мое замешательство. — Я не потерплю кровопролитий в своем доме.

— Значит, против жестокости в чужих домах вы ничего не имеете? — не выдержал я, позабыв о благодарности.

— Полно, Аарон.

— Мое имя звучит иначе.

— По-твоему, я в силах запомнить каждое из ваших имен? — усмехнулась она, всячески выказывая безразличие. — Их количество стремится к бесконечности.

— Почему же запомнили имя Аарона? Он не был рожден во времена, когда фантазия эльфов еще не успела вам наскучить.

— Оно… звучное.

Она пожала плечами, а я едва не поперхнулся, услышав столь поверхностное объяснение. Отношение Богини к созданным ею существам представлялось мне иным; казалось, будто она знала каждого из нас так, как не знал никто другой, и потому ее участие в жизни виделось мне неоспоримым фактом, очевидным даже тем, кто не проявлял большой любви к Природе. Ее отстраненность, однако, была ожидаема; редкий правитель ведает, что творится на его землях.

Я не заметил, как, занервничав, вновь начал раздирать старые ссадины.

— Не стоит так усердствовать, — указала Богиня на мои руки и поежилась от отвращения. — Времени здесь не существует, а значит, как бы того ни желал, ты не сможешь внести изменения.

— Времени… не существует? — Я ошеломленно замер, повторяя ее слова, чтобы получше их расслышать. — Я… уничтожил весь мир?

— Что? — переспросила она, заливаясь искристым смехом. — Вы, эльфы, часто бываете чересчур уверены в своих силах. Пожалуй, я избаловала вас, полюбив сильнее прочих детей.

Я смутился. Наивно было полагать, что молнии сумели распространиться по всему миру, и все же увиденное мной непрозрачно намекало о полном уничтожении поля битвы. Если они смогли стереть из жизни целое поле — почему не могли сделать этого со всем остальным?

— Но что произошло?

— Любому пиршеству настает пора завершиться, — холодно констатировала Богиня, расчесывая волосы. — Твой способ был столь же радикальным, сколь и действенным.

Я сделал два больших шага по направлению к пруду, и хозяйка небес настороженно замерла.

— Не думай, что сможешь противостоять мне, Аарон, — предостерегла она. — Я уже лишила тебя дарованных сил.

Не поверив словам, я выставил ладонь вперед и попытался вызвать безобидную светящуюся змейку. В груди зияла дыра. Я не почувствовал ничего, кроме новой порции смущения.

— Я зла на тебя.

— Как и я на вас.

Богиня пренебрежительно хмыкнула, пропуская мои слова мимо ушей.

— Я даровала тебе силу, коей не мог похвастаться никто прежде. Мне показалось, что ты сумеешь с ней совладать.

— Я справлялся, — перебил ее я. — До определенного момента.

— Ты был опьянен своим превосходством. Жадность тебе не к лицу.

— Разве я брал больше, чем полагалось?

— К тому же напрочь забыв о цене, — кивнула она самодовольно. — Учитель предупреждал тебя, но ты был настолько преисполнен чувством собственной важности, что отодвинул все на второй план. Так, будто в мире существует лишь две силы — та, которой обладаешь ты, и та, которую тебе только предстоит подчинить.

Я нахмурился; мне совсем не казалось, что я злоупотреблял особенными умениями. Несколько демонстраций, вероятно, были лишними, но не повлекли за собой плачевных последствий. Что касается войны… разве я мог поступить иначе? Правда — это всегда история со слов победителя.