— Так или иначе, ты все равно стал лучшим из моих экспериментов.

— Были и другие? С молниями?

— Большинство из них зажаривали себя во сне, — хихикнула Богиня, невинно поправляя упавшие на лицо волосы. — Другие — сходили с ума от звука моего голоса.

— Я был близок и к тому, и к тому, — мрачно ответил я. — Как могли вы обрекать их на такое?

Внезапно возникшая игривость Богини растворилась в воздухе, сменившись нескрываемым раздражением. Она поднялась на ноги, заслоняя собой солнце, и сказочный цветущий мир вдруг погрузился в угнетающий сумрак. Выдвигая предположения по поводу роста Богини, я слегка ошибся; ее строгие глаза отныне находились на высоте с два моих роста.

Я гулко сглотнул, почувствовав себя настолько ничтожным и крошечным, насколько это было возможно.

— Надо было оставить тебя во тьме подольше. Дать подумать.

По коже забегали мурашки. От воздушной нимфы не осталось и следа; Богиня нависла надо мной, подобно грозовому облаку — серая, тяжелая, готовая вот-вот взорваться. Я физически ощущал, как ее осуждающий взгляд ложится на мою кожу, оставаясь на ней толстым, несмываемым слоем.

— Я предостерегала тебя, но ты не слушал, — гремел ее голос в небесах. — Наказывала за совершенные ошибки, заставляя тело страдать. Откуда брались те синяки? Почему звенело в ушах? Отчего кожа горела огнем?

— Я не…

— Но ты был так ослеплен своей мнимой властью, что не внимал моим доводам! — Небеса содрогнулись, разразившись раскатом грома. — Защищая всех от тирании принцессы, ты и сам стал подобен ей.

— Разве я столь же честолюбив? — произнес я, не уверенный, что слова мои долетят до слуха Богини. — Разве стал бы убивать ради желания водрузить на голову венец?

— А разве не ты убил всех, кого знал, переживая смерть любимой?

Я всплеснул руками, не сумев справиться с эмоциями. По сути своей, в наших поступках действительно не было разницы: оба мы проявили жестокость из-за боли, наполнявшей наши души. Лишение родительской любви терзало Минерву на протяжении долгих лет. По крайней мере, ей хватило ума и терпения выстроить план и собрать войска, прежде чем обрушить гнев разбитого сердца на предка. Мое же сердце взорвалось мгновенно — без тени мысли о последствиях.

Богиня будто бы чуть уменьшилась в размерах, но стала еще темнее, поглотив остатки окружавшей ее жизни. Глаза пылали огнем, а нетерпение заставляло ее очертания подрагивать, как мираж, спешащий вот-вот исчезнуть.

— Твой отец тоже слышал мой зов, — мрачно заявила она. — И справился куда лучше.

— Он не обладал большой магией, — возразил я. — Всегда шутил, что его сила — это утомительные речи, своей скукотой неизменно наталкивающие на нужные мысли.

— Остроумно, — хмыкнула Богиня. — Но его достоинство было в ином — он знал цену своим действиям. Если бы не настигшее его несчастье, он прожил бы самую долгую жизнь, когда-либо известную полукровке. Жаль, он не успел научить должному поведению и тебя.

— В таком случае жаль, что его жизнь давно отобрали.

— Есть узы, которых не разорвать, Аарон.

Богиня коснулась пальцами моего плеча, и по телу прокатился холод, будто я с головой окунулся в ледяной зимний океан. Образ отца возник в памяти так ярко, что головокружение едва не сбило меня с ног. Мне показалось, что он стоял чуть поодаль Матери, и я зажмурился, прогоняя его лик из воображения. Поднимал веки я медленно и опасливо. Отец никуда не исчез. Точь-в-точь такой, каким был, когда я видел его в последний раз. Он протянул ко мне руку, насмешливо улыбаясь, как делал это всегда, когда хотел успокоить меня, но я спешно отвернулся, прячась от его взгляда. Побег не сулил утешения: в мгновениях от моего лица вырисовалось лицо лисицы. Бледная и уставшая, в рваной, испачканной одежде. Кровь густыми каплями вытекала из глубокой раны на шее.

— Прекратите! — взревел я, закрывая глаза руками. Мне казалось, что сама смерть касалась моего плеча. — Зачем вы это делаете?

— Если ты сможешь без страха смотреть в их глаза, то я позволю тебе все исправить.

— Разве ваш муж не отправил их души в новые тела?

— Я попросила его немного задержаться.

Все мое тело содрогалось, как в жутких рыданиях, но из глаз не пролилось и капли влаги. Лишившиеся жизни растения качались на слабом ветру, убаюкивая, но я все равно слышал, как на их листья падает вязкая бордовая жидкость. Присутствие Ариадны не вызывало сомнений. Древесный запах отчетливо угадывался в многообразии цветочных ароматов и больно бил по ослабшей душе. Я мечтал вновь увидеть ее лицо, но не знал, выдержу ли, если увижу его таким.

— Чего вы от меня хотите? — прошептал я обессиленно.

— Признания вины.

— Я виноват перед Ариадной и ее народом, — выпалил я. — И этот груз никогда не спадет с моих плеч. Но перед отцом мне раскаяться не в чем.

— Он так старался вырастить доброго эльфа с большим сердцем и чистым разумом. — Богиня склонилась, вкладывая слова прямо мне в ухо, исключая возможность скрыться от них. — И чем ты ему отплатил?

Я взвыл, не желая внимать ее речам. Необходимость и в то же время нежелание походить на отца боролись во мне всю жизнь; я должен был заменить его на посту примера для сестер, опоры для матери, главы семьи в обществе. Никто не ждал от меня того же величия, той же мудрости и силы, и я не чувствовал в себе возможности доказать обратное. Он редко посещал королевские приемы, потому что не хотел увязнуть в дворцовых интригах, но было ли заговоров в Арруме меньше? Я затруднялся с ответом. Влез ли я в них по уши, как только появилась такая возможность? Без промедлений.

— Ваши жизни — лишь нити, натянутые от рождения до смерти, Аарон, — отдалилась от меня Богиня. Мне показалось, что она обернулась вокруг своей оси, вызвав легкое дуновение ветра, но я все еще закрывал глаза руками. — Какие-то из нитей оборвались независимо от тебя, но многие ты перерезал собственноручно.

— Быть может, вы смилуетесь, оборвав и мою?

— Откуда ты знаешь, что она все еще цела?

— Весьма неприятное чувство, — хмыкнул я. — Сложно с чем-либо спутать.

Матерь Жизни звонко рассмеялась, позволяя всему вокруг вновь наполниться силой. Послышалось легкое жужжание насекомых. Сквозь импровизированные ставни к моему зрению стал пробиваться ненавязчивый солнечный свет.

— Твоя нить длинна настолько, что ее впору скатывать в клубок. Но я знаю, что ты не сможешь прожить ее, помня, что сотворил. К тому же, ты пошел совсем не по тому пути, который я для тебя уготовала, и теперь твоя сила будет для меня скорее обузой, нежели дополнительным орудием.

— И как же, по-вашему, я должен был поступить?

— Встать на сторону другой принцессы.

— В таком случае, вы крайне неопытны в выборе орудий.

Богиня вздохнула, и прозвучало это… разочарованно — словно родитель, вложивший в ребенка все средства и силы, вдруг понял, что его старания пошли прахом.

— Я не посылала горному королю того пророчества, — неохотно призналась Матерь. Голос ее был тихим, словно эти слова дались ей с небывалым трудом. — Это был лишь неверно воспринятый сон.

— Разве не в силах аирати отделить одно от другого?

— Ответ на этот вопрос заставил тебя отправить к Отцу сотни невинных душ.

Даже доверие, тонкой нитью прошедшее сквозь наш разговор, не заставило меня открыть глаза. Скрываясь в темноте, я лелеял надежду, что сумею прогнать то, что ждало меня за ее пределами, однако колкие нотки лимона по-прежнему висели в воздухе. Прежде я не мог и подумать, что буду молить, чтобы ветер унес их как можно дальше. Впрочем, молить мне больше было некого.

— Я хотела наказать горного короля. Тысячелетиями я делала все, чтобы эльфы размножались и процветали, и вдруг появляется он, надменный и непоколебимый, утверждающий, будто я послала ему знак. — Богиня бросила последние слова с таким презрением, что я невольно поежился, будто подавляя желание увернуться от летящего в меня ножа. — Его самонадеянность могла лишить мира горных эльфов, ведь полукровки, желая оставить след после своей короткой жизни, куда более охотно заводят потомство.