Андунээль хотела сказать, что случившееся между ними было ошибкой, что этого никогда не повторится, и что она жалеет о слабости, позволившей ей поддаться его страстному порыву. Но глядя в серо-голубые глаза, полные печали, боли и растерянности, не смогла произнести жестокие слова, комом застрявшие в горле. Кем она была бы, солгав о том, что жалеет? Как смогла бы жить дальше, зная, что воткнула в чудом зажившее сердце таура ядовитые шипы?

Впервые за долгие годы она не знала, что делать. Шагнёшь навстречу — падёшь во тьму. Жестоко оттолкнешь — столкнёшь в неё другого.

— Мне нужно побыть одной, — негромко, но уверенно слетели с губ слова, казавшиеся единственно верными.

Ей нужно было разобраться в себе и в том, чему она позволила произойти. Нужно было отделить истинное от ложного в собственных мыслях и убеждениях. А пока она не желала становиться причиной чужой печали. Но в этом уже ничего не могла изменить.

Одной рукой придерживая края мантии, второй она проверила, ровно ли лежит на голове серебряный венец.

— Cormamin, dara², — с мольбой обратился к ней Трандуил.

Подойдя вплотную, он опустил ладони на её плечи и коснулся лба губами. Напряжение, сковавшее эллет, казалось облачённым в запах. Свежесть грозы и острый лёд стали. Ещё до того, как она произнесла что-либо, Владыка понял, что она уже приняла решение и не отступится от него. Поэтому, когда непреклонные слова упали в тишину позднего вечера, он оказался готов услышать их.

— Im merna bad³.

С глубоким вздохом, он отстранился от Андунээль и опустил руки. Что мог он сделать, если она желала уединения и не хотела смотреть ему в глаза лишний раз? Напомнить о том, как она выгибалась всем телом навстречу его поцелуям и исступленно отвечала на них? Или как с приоткрытых губ слетали стоны наслаждения, которых в те мгновения она ни капли не стеснялась? Много чего он мог бы сказать сгоряча или солгать, притворившись, что случившееся было досадной ошибкой, минутным помутнением, но не стал этого делать. Только не с ней. Только не тогда, когда внутри него боролись желание удержать Андунээль любой ценой и осознание, что порой лучше отпустить птицу в небо, надеясь на её возвращение.

Отвернувшись от неё, он закрыл глаза и негромко, но твёрдо произнёс:

— Еgo⁴.

Смотреть на то, как она уходит, как с каждым шагом становится всё дальше и дальше, у Трандуила не было сил. С него было достаточно того, что он отпустил её.

Не зная, что сказать на прощание, да и нужно ли что-то говорить, Андунээль молча выскользнула из кабинета. Как в тумане она шла в свои покои. Неслышная и едва заметная, она чувствовала себя потерянной и опустошенной. Яркое наслаждение, взорвавшееся в ней огромным огненным шаром, и момент единения с душой Трандуила были лучшим, что с ней случалось со дня смерти отца. Но могла ли она верить себе? Имела ли она право становиться ему кем-то близким, если у него уже была hervess⁵, пусть даже поставившая свой покой выше семьи? И если её даэр отправился в чертоги Мандоса до срока?

Если на эти вопросы и был верный ответ, то Андунээль не ведала его. Спокойствие, десятки лет укрывающее её от бед, пошатнулось и рухнуло в пропасть, разбившись где-то на дне с хрустальным звоном. До дна выпивая из расколотой чаши полынное вино воспоминаний, она не могла поверить в случившееся. Слёзы и горе, страх и тревоги, память о доме, память дороги — она хотела бы отринуть всё, позабыть, отдавшись во власть снов. Реальность будто бы подёрнулась дымкой, сквозь которую невозможно было разглядеть путь под ногами. Словно его там и не было никогда. Словно всю свою жизнь она брела в пустоте.

Она не помнила, как долго-долго ходила по просторной комнате, освещенной парой десятков свечей, будто бы меряя шагами пол темницы. Не помнила, как принимала ванну, почти до самого рассвета сидя в воде и не понимая что хотела с себя стереть: материальные следы близости с Трандуилом или воспоминания о ней. Не помнила, как долго-долго ворочалась на кровати, то бесцельно глядя на постепенно исчезающую луну, то и дело скрывающуюся за проплывающими по небу облаками, то закрыв глаза, пред внутренним взором которых тут же представал Владыка. Долгожданный сон приносил лишь кратковременное облегчение, таявшее сразу же после того, как эллет открывала глаза.

Только ведя щёткой по длинной гриве Рибиэлсирита, Андунээль вдруг осознала, что прошло несколько дней с того времени, как она вышла из кабинета Трандуила. Несколько дней, не отдавая отчет своим действиям и мыслям, ставшая собственной тенью, она пребывала в странном состоянии, которое затягивало подобно омуту.

Это испугало эллет, ибо она помнила о тех, кто, устав от бесконечно долгой жизни, уходил в глухие места, жил в неизведанных пещерах или у дальних озер, где не ступала нога людей, орков и кого бы то ни было другого. Она не хотела становиться одной из них — безликих, безымянных заложников вечности, которым суждено до конца мира слоняться по Средиземью. Пока вокруг неё оставалось то, что она любила, пока в ветвях деревьев пели птицы, а сквозь листву на землю лился тёплый золотистый свет, пока ветер ласково касался кожи, и звёзды сияли на тёмно-синем бархате неба. Она должна была бороться ради всего этого. Да только никак не могла вслепую, наугад нащупать путь, который вывел бы её к свету.

Порывисто обняв коня за шею, Андунээль зарылась лицом в жесткие волосы, и из глаз её хлынули слёзы. Самой себе она казалась жалкой, слабой и потерянной, блёклой тенью, недостойной своих предков. Но остановить поток горечи и боли, изливающийся из глубины души, было выше её сил.

— Что мне делать? — в отчаянии вопрошала она у него, глядя в большие умные глаза. — Друг мой, я уже не знаю в чём права, а в чём ошиблась. — Чувствуя исходящие от него нежность и поддержку, сопровождаемые тихим пофыркиванием в ухо, она только сильнее сжала объятия. — Это ловушка. Всё это оказалось ловушкой. Мне страшно, мой верный.

Едва голос эллет стих, как Стремительный Поток щедро поделился с нею чередой картин, напомнивших ей о счастливых днях. Ярким калейдоскопом тепла и радости, они влетели в открытое сознание, словно в распахнутое настежь окно.

Легко, словно пушинку, Андунээль подхватила первое из посланных Рибиэлсиритом воспоминаний и растворилась в нём, оказываясь на краю зелёного луга, посреди которого дышали дурманом ночные цветы, купаясь в лунном свете. Когда-то давным-давно, когда Эрегион⁶ ещё не пал, на его границе с землями, которым только предстояло стать Имладрисом⁷, они нашли этот чудесный уголок покоя, направляясь на запад. Жадно вдыхая почти забытый аромат навсегда исчезнувших из Средиземья цветов, коим было полно воспоминание, она подалась вперёд. Но стоило сделать шаг, переступить незримую зачарованную черту, как луг сменился Великой степью⁸, в высоких травах которой можно было заблудиться. Пряный запах трав и сладкий медовый цветов напоминали о днях Первой Эпохи.

Плывя по волнам памяти своего верного друга, эллет наблюдала, как в летнем саду на самом краю Минхириата⁹ у берегов золотисто-коричневого Барандуина¹⁰ яблонный цвет облетал с ветвей. Как тихо звенели лепестки на лету, подобно монисто на шее юной последовательницы Эорла¹¹, повстречавшейся Андунээль в одном из бесконечных путешествий на несколько тысячелетий позднее.

К незамутнённым печалью и горечью воспоминаниям незаметно, но неумолимо приросла грусть эллет. Перебирая чуткими пальцами гриву коня, она мысленно обратилась к нему:

— Время безжалостно к городам и королевствам. Где теперь густые леса Минхириата? Где великолепие Ост-ин-Эдиля¹²? Я не верю, просто не могу верить в то, что всему рождённому в этом мире отмерен свой срок. Всему, кроме нас и Айнур.

Судьбы исчезающего мира печалили её. Но Рибиэлсирит напоминал, что в переменчивости и есть суть мира. И пусть сейчас на месте густых лесов господствует обнаженная пустошь. Когда-то на ней вновь вырастет трава, распустятся цветы, а деревья пойдут ввысь, стремясь достать небесный свод. А пока больше внимания стоит уделить тому, что ещё не кануло в небытие.