Но что это?!

Довольная улыбка на синих губах Моргеля. Леди Аурия трясется на спине симбионта в диком приступе хохота, студень тела Эль Равира беззвучно вторит ей.

Ловушка?!

Касание колотушкой паука…

Взрыв!!

Огненный смерч, заметавшийся на месте черного гладкого тела, несется мне в лицо, прикасается к коже смертельным дыханием.

Больно…

– Прощайте, глупцы! - слышу я мысленный торжествующий возглас Эль Равира. - Прощай, брат!

В голове вспыхивает кошмарная мысль о том, что Моргель, похоже, предусмотрел абсолютно все. Даже мое вмешательство. Даже Волшебную колотушку из органайзера Просперо!

Затем кровавая темнота…

Шелест.

Ощущение такое, будто осенний ветер лениво колышет засохшие листья. Или чьи-то беспокойные пальцы беспрестанно переворачивают страницы старинной пергаментной книги, не давая глазам всмотреться в изящный рельеф букв.

Посмотреть, что ли?

Открывать глаза не хочется. Где-то внутри памяти еще плещется изображение огненного моря. Но шелест совсем не похож на трескучий обжигающий смерч. Нет, все-таки надо посмотреть…

Я открываю глаза.

Ха! Вокруг действительно море. Только другое. Бескрайняя черная пустота, скудно проколотая кое-где мерцающими звездными пятнами. Небольшое туманное облачко, состоящее из ленивой мелкой пыли, поддерживает мягкое кожаное кресло с моим телом…

Стоп!

Откуда в космической пустоте взяться креслу?

Я поворачиваюсь вполоборота и вижу еще одно кресло рядом. Кто-то сидит в нем, пристально наблюдая за огромными песочными часами, окруженными десятком ржавых шестеренок и рычагов.

Ровно сыпется белый песок из верхней колбы в нижнюю часть. Красиво сыпется. Много еще песка вверху, но внизу намного больше.

Я улыбаюсь.

Так вот откуда шелест! Песочек шелестит, слегка задевая прозрачные стенки своей вечной тюрьмы. Хотя о тюрьме - вопрос спорный. Может, это песок - тюрьма для колб и шестеренок. А?

Спросить бы надо, наверное.

– Эй! - решаюсь я и окликаю сидящего в кресле незнакомца. - Что здесь больше тюрьма - колбы с шестеренками, или песок внутри них?

Незнакомец поворачивается.

Это старик. Судя по морщинистому, высохшему до костей лицу, ему лет не меньше, чем песчинок в часах. Хотя нет. Песчинок уж больно много, даже для такой мумии как он. Да и глаза у старика живые еще. Почти молодые.

– Здравствуй, Гудвин, - говорит он мне. Голос у старика тоже почти молодой. Припорошенный только немного. Песочком. - Нравятся часы-то? А то сразу о тюрьме спрашиваешь. Некрасиво.

– Извини, - отвечаю я. - Что-то вопрос этот меня обеспокоил.

– Ничего, - словно младенец улыбается старик беззубым ртом. - Когда я тебя оставлю, быстро разберешься, что здесь тюрьма, и для кого она.

– А зачем тебе меня оставлять? - нахмурившись, спрашиваю я. - Одному здесь, по-моему, скучновато будет.

– Ничего, - снова улыбается старик. - Вначале, может, и скучновато, а затем привыкнешь. Я быстро привык. И пары сотен лет не прошло.

Вот тут меня и тряхнуло.

Как это, пара сотен лет?! У меня нет столько времени! Мне на Землю надо! Космотаун спасать!

– Теперь у тебя времени столько, что даже песчинок в этих часах не хватит, чтобы пересчитать, - в глазах старика прыгают безумные веселые огоньки. - А вот у меня песочек уже почти весь пересыпался. Видишь, сколько осталось? Всего ничего. Потом один поворот, - и часы твои!

– Как это?! - смотрю я со страхом на ржавый механизм. - Мне это не нужно! Я не…

– Нужно! - старик уже не улыбается. Почти молодые глаза почернели, грозовым металлом налились. - Нужно! Помни, осталось недолго уже. А значит, спрашивать тебе меня надо. Торопиться.

– Ты сам говорил, что времени у меня теперь столько, что и не пересчитать, - осторожно произношу я.

– Время времени рознь, - поджимает обескровленные губы старик. - Начинай спрашивать, Гудвин. Шелестит песочек, убегает. Не поймаешь потом.

– Хорошо, - покорно киваю я. - Начинаю. Кто ты, старик? Как зовут тебя? Что это за место? Откуда песок здесь? Зачем шестеренки и рычаги? Почему здесь пахнет вечностью? Откуда…

Не смотрит на меня старик. На песчинки смотрит, убывающие в верхней колбе часов. Но на вопросы отвечает. И от каждого ответа становится мне все больше не по себе. Никогда так неуютно не было.

Старика звали Арне.

С немалым изумлением слушая его рассказ, я вдруг осознал, что именно он был самым первым магом Земли из легенды, которую мне рассказывал как-то учитель Просперо. Тайное знание, долго стучавшееся в сознание людей, проникло на планету через душу Арне. Но он не получил цветов и оваций. Он получил работу, длинную, как бесконечная вселенная, и бесконечную, как неумолимое время.

Почти тысячу лет он сидел здесь и переворачивал вселенские часы. Всегда вовремя, чтобы не побеспокоить капризную вечность. Всегда только после падения последней песчинки. Все, что происходит на Земле, он мог увидеть, вглядевшись в прозрачную поверхность верхней колбы. Все, что на Земле происходило, хранилось в памяти нижней колбы часов и также было доступно ему для просмотра.

Только будущее не отражалось на поверхности часов.

– Я устал, - пробормотал старик. - Я хочу отдохнуть. А ты молод, и тебе ни к чему умирать. Я воспользовался крупицами оставшейся во мне силы и перетащил тебя сюда, чтобы ты послужил этим часам так же, как я служил им тысячу лет. Хочешь посмотреть, что происходит на потерянной для тебя Земле?

Облако пыли подо мной услужливо поднесло кресло поближе к поверхности песочных часов…

На границе защитного барьера Космотауна шла схватка. Волнами накатывались гомункулусы, защищенные СИ-полем, на плазменный огонь полиции и боевые заклинания земных магов. Но редко кто из гомункулусов падал на землю, сожженный этим огнем. Я увидел оскаленное лицо советника Ножева, швыряющего огромные каменные глыбы в кошмарную змеевидную тварь-симбионта, подползающую к барьеру вместе с толпой гомункулусов. Увидел и леди Аурию верхом на своей жабе в компании советника Ивара…

Картинка пропала.

– Сам потом посмотришь, - буркнул старик. - Стар я для такого печального зрелища.

– И что, ничего нельзя изменить?! - в отчаянии спросил я. - Совсем ничего?!

– Как же ты изменишь временной поток? - отозвался старик. - Идет отсчет секунд в этих магических часах. Пока они работают, течет и время, приближая планету к логическому концу. А они будут работать вечно. Упадет последняя песчинка, я поверну рычаг. И вот уже снова сыпятся песчинки. Вновь бежит время. Кто-то умирает. Кто-то возвышается. Водоворот.

Я глянул в верхнюю колбу.

Песка там осталось совсем немного. Небольшая горсточка, убывающая очень быстро. Все, конец?!

Старик оперся высохшими желтыми руками на подлокотники кресла, медленно встал. Рядом с механизмом часов замерцала дуга портала.

– Наконец-то я уйду отсюда, - пробормотал он, закашлявшись. - Уйду куда захочу. Как долго я этого ждал. Владей часами, Гудвин. Они теперь - твои!

Последние крупицы песка.

Сердце в груди вдруг заныло, судорожно задергалось, не давая дышать. В глазах потемнело.

"Умираю?" - прикоснувшись ладонью к бьющемуся в агонии левому боку, подумал я с удивительным равнодушием. - "Хорошо. Может, это и лучший выход".

Не хотелось ничего.

Слабость.

Большой палец безвольно поползшей вниз руки зацепился за оттопыренный карман пиджака. Давно не стриженый ноготь неприятно чиркнул по какой-то плотной ровной поверхности находящегося в кармане предмета.

Что такое?

Я нехотя скосил глаза.

В кармане пиджака лежал мой органайзер. Непонятно, как он оказался там. Я хорошо помнил, что после использования Магической колотушки, обернувшейся трагедией, не успел убрать его в карман. Но он был там, и на мерцающем кусочке экрана горела хорошо видная надпись "…н-чары".