Мама закашлялась и обернулась ко мне. Уже не бледная, а с лихорадочно красными щеками:

- Мы улетели в Осло. Там я с ужасом обнаружила... Хотела вернуться к Мише. К тебе. Это было несколько часов счастья: я имею в виду ту пару часов, когда я мысленно покупала билет на самолет и летела обратно. Я сочинила нелепую историю для Паши. Он бросил все дела, разорвал договоренности, и мы вернулись.

Я напряглась. Потому что не хотела слушать дальше. Не хотела ничего знать. Я и так все знала. С того, первого наклона маминой головы.

- Я знала, что когда-нибудь придет время, и я буду тебе и ей это рассказывать. Но я так и не смогла за двадцать два года подобрать такие слова, чтобы вы меня простили.

- Не надо ей! - в панике шепчу я. - Прошу тебя, не надо!

- Что ты! - мама бросается ко мне, но не решается обнять. - Конечно, я не скажу. И дело даже не в том, что я пообещала Мише и поклялась Рите. Дело в ней. Она такого не заслуживает. Я несколько раз срывалась, писала, звонила. Но Миша был тверд и сказал, что все и навсегда останется так, как мы... я решила тогда.

- Почему? - спросила я, все-таки заплакав.

- Через столько лет я могу объяснить, но не могу оправдаться, - мама тоже заплакала, как-то тоненько всхлипнув. - Ты можешь представить себе невероятное?

- Невероятное? - переспрашиваю я.

- То, что Максим тебя разлюбил? Что ты не единственная женщина в его жизни?

От неожиданности я перестаю плакать и смотрю на нее потрясенно. Она по-своему понимает мой взгляд:

- Вот и я не могу объяснить тебе, как я любила Павла. Это наваждение, болезнь, главное чувство в жизни. Сама жизнь.

- Папа оставил себе нас обеих? - спрашиваю я обреченно.

- Нет, - отвечает мама, вытирая салфеткой заплаканные глаза. - Это я оставила ему вас обеих. Тебя ему и бабе Лизе. А ее ему и Рите. И тогда казалось, что я смогу с этим жить. Я ошибалась. Там, в открытке зачеркнуто...

- Не надо! - перебиваю я. - Я знаю, там зачеркнуто... за Машу.

"Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за Машу. Валентина."

Кто видел под микроскопом очаровательнейшее

создание божие, символ красоты земной - бабочку,

 тот никогда не забудет ее кошмарно-зловещей хари.

Надежда Тэффи

Секрет только тогда бывает секретом,

когда ты мучишься, храня его.

Грегори Дэвид Робертс "Шантарам"

Смотрю на свою фотографию на стене, и завидую той маленькой Вареньке, которая так счастлива, хотя и испачкалась шоколадом. Зато попробовала.

- У меня нет такой фотографии, - говорю я маме. - Я ее даже никогда не видела.

- Да, она показалась мне самой подходящей для этого интерьера, - отвечает мама, сев в свое кресло.

Подходящей для этого интерьера. Лучше не скажешь.

Долгие годы я представляла себе нашу с мамой встречу. Ту, первую, когда я ее найду.  Один раз Максим (это было за пару лет до нашей свадьбы, мы уже закончили школу и были студентами) спросил меня:

- У тебя есть самое заветное желание?

- Уже нет! - засмеялась я. - Со вчерашнего дня нет.

Вчера наши отцы окончательно согласились, что не позднее, чем через два года они разрешат нам пожениться.

- И ни одного маленького желания не осталось? - улыбнулся Максим, прижимая меня к себе и целуя в кончик носа.

- Осталось, - прошептала я его шее. - Одно, но очень большое. Гигантское.

- Поделишься? - спросил он мою макушку. - А я обещаю, что выполню его.

- А если не сможешь? - лукаво улыбаюсь, притягивая его голову для поцелуя.

- Смогу, - говорят его губы моим губам.

- Я хотела бы найти свою маму, - сообщаю я им.

- А Максим? Вы давно с ним общаетесь? - спрашиваю я маму, нервно теребящую белую салфетку.

- Общаемся? - удивляется входящий Павел Дмитриевич. - Мы виделись три раза. Первый раз он появился в августе прошлого года.

- Да, - подтвердила мама и слегка смутилась. - Наш домашний телефон был в бумагах Елизаветы Васильевны, которые Максим разбирал после ее смерти. Когда мы вернулись в Россию - обменялись с ней парой звонков.

- Максим тогда потребовал от Вали связаться с вами и, наконец, все рассказать, - Павел Дмитриевич осторожно берет маму за руку.

- Но Миша... Он сказал, что Маша не поймет никого из нас, - голос мамы дрожит. - Что Рита помнит мою клятву и очень на нее надеется. И что Варя... что ты уже переболела, и не надо тебя беспокоить.

- Понятно, - горько усмехаюсь я. - А второй?

- Второй раз через полгода, перед теми новогодними праздниками, - доложил Павел Дмитриевич. - Максим сказал, что Новый год - прекрасный повод...

- Очистить душу, - закончила за своего мужа мама.

- А третий раз неделю назад, - Павел Дмитриевич внимательно посмотрел на меня, словно пытался разгадать, о чем я думаю.

- Зачем? - сглатываю я.

- Сказал, что если я решилась поговорить с тобой, то теперь никак нельзя, надо подождать, - мама с беспокойством смотрит на мое, видимо, побледневшее лицо. - Все в порядке, Варя?

Конечно. В полном.

Моя мама оставила меня папе, потому что полюбила другого мужчину. Полюбила так сильно, что смогла отдать и свою младшую дочь.

Моя сестра Мышильда теперь по-настоящему моя сестра, по двум родителям, как будто все эти двадцать два года она была сестрой понарошку.

Мой муж скрывал от меня отношения с другой женщиной. И хотя я разрешила себе начать сомневаться в его измене, рядом со мной его нет. Потому что я его прогнала. Потому что я не дала ему не только оправдаться, но и вообще открыть рот. А он все-таки нашел мою маму, как и обещал.

Я поссорилась с папой, который сейчас скорее всего со страхом ждет, что я его разоблачу, и тогда Машка потеряет маму. Не ту маму, которая сейчас сидит передо мной. Нельзя потерять то, чего ты никогда не имел. А маму Риту, которая растила Мышильду на моих глазах как собственную дочь, любимую и единственную.

"Сгорел ваш дом с конюшней вместе, когда пылало все поместье! А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!" - пел Утесов на бабушкиной пластинке, которую мы с Вовкой нещадно гоняли десятки раз подряд на старом проигрывателе "Юность 301".

Как мама наклоняла голову, как она заправляла за ухо выбившийся из прически локон, как остро и трогательно торчали ее худые плечики, когда она стояла, отвернувшись к окну, - мне не надо результатов теста ДНК или ее подробного рассказа. Я и так понимаю, что она и Машкина мама тоже.

Я с тоскливым ужасом понимаю, что мне больше нечего сказать маме. Вообще. Ответы на все свои вопросы я уже получила.

- Спасибо, - поспешно говорю я, вставая с кресла. - Мне пора.

Мама и Павел Дмитриевич молча идут за мной в прихожую. Неловкое молчание давит угнетающе.

- Варя! - окликает меня мама. - Прости.

И так странно слышать это ее "прости" именно в эту минуту прощания.

- Конечно, - неловко пожимаю плечами и, видимо, краснею. - Меня смущают и это слово, и Павел Дмитриевич, стоящий рядом с мамой, и внезапная потеря словарного запаса. Только какое-то давящее "конечно".

- Вы приходите к нам, пожалуйста, - просит Павел Дмитриевич, пожимая мне руку.

- Конечно, - бодро говорю я и улыбаюсь ему вежливо, точно зная, что больше сюда никогда не приду.

- Да, Варя, пожалуйста, - тихо вторит ему мама и добавляет. - Ты расскажешь Маше?

- Нет, - шепчу я. - Я не расскажу Маше. У нее уже есть мама.

Мама резко бледнеет и берет мужа за локоть, тот успокаивающе хлопает ее по руке.

- Наверное, это правильно, - соглашается мама, через несколько секунд придя в себя. - Пусть все остается так, как есть. Но я рада, что мы встретились с тобой, Варя.