Мое сознание услужливо предлагает мне картинку: связанные тараканы с кляпами во рту усиленно пытаются выбраться из пут и совершить побег. Партизаны выставляют двойной караул.

- Михаил Аронович, - наконец решаюсь я. - Вы можете рассказать мне о моем дедушке?

Старик напрягается и садится прямо, словно ученик на уроке, получивший замечание за плохую осанку. Помолчав несколько минут, старый врач встает и отходит к своему столу. Достав что-то из верхнего ящика, возвращается ко мне на диван.

- Вот, Варвара Михайловна, ответ на один из ваших вопросов.

Это книга. Томик стихов Омара Хайяма. В книге сложенные вчетверо листки бумаги. На одном знакомым каллиграфическим почерком Михаила Ароновича написан текст стихотворения:

Я пришел к мудрецу и спросил у него:

"Что такое любовь?" Он сказал: "Ничего".

Но, я знаю, написано множество книг:

Вечность пишут одни, а другие - что миг...

То опалит огнем, то расплавит как снег,

Что такое любовь? "Это все, человек!"

И тогда я взглянул ему прямо в лицо,

Как тебя мне понять? "Ничего или все?"

Он сказал улыбнувшись: "Ты сам дал ответ!:

"Ничего или все!" - середины здесь нет!"

Вторая записка, написанная совсем другим почерком и подписанная "Алексей":

"Лиза! Невозможно жить в постоянном страхе, ожидая, когда ты поймешь, что сделала неверный выбор. Я вижу, как ты его любишь, как загораются нежностью и радостью твои глаза, когда он приходит к нам. Даже Миша, который еще не научился говорить, сначала тянет ручонки к нему, а не ко мне. Каждый день, называя нашего сына по имени, я вспоминаю, что он и назван в его честь. В самые важные минуты нашей близости мне постоянно мерещится, что ты представляешь его. Я устал ждать твоего признания, вечно сомневаться в себе и в тебе. Прости. Но я ухожу. Надеюсь, ты сможешь меня понять. Алексей. 25 апреля 1965 года".

- Что это? - пересохшее от волнения горло саднит. - Это мой дедушка писал?

- Да, - кивает Михаил Аронович. - Это письмо Алексея. Его прощальное письмо. Он оставил его на кухонном столе через год после рождения Миши, твоего отца.

- Мой дедушка ревновал к вам? - горькая догадка приходим на ум первой.

- К сожалению, - Михаил Аронович бледен и строг в своей бледности.

- Так ревновал, что бросил женщину с ребенком? - поражаюсь я.

- Мы дружили всю жизнь, семьями, до встречи Лизы с Алексеем, - говорит Михаил Аронович, уставившись немигающим взглядом на напольные часы. - Она полюбила его при первой встрече. Как говорят в сказках: раз - и навсегда. Я всегда был только другом. Я всегда был рядом. Я никогда не смел надеяться.

- Она знала? - беру его холодную, как лед, руку в свою.

- Она? - невидящий, туманный взгляд стариковских глаз останавливается на моем лице. - Она всегда это знала. Но всю жизнь любила только его. Я ждал. Она ушла раньше. Теперь я снова жду.

- Ждете? - всхлипываю я.

- Конечно, - торжественно говорит старик. - Жду встречи с ней, моей Лизой.

- Она не смогла вас полюбить? - с сожалением, осторожно погладив его руку, спросила я.

- Неправда! - возмутился Михаил Аронович. - Она тоже любила меня всю жизнь. Но не так, как я ждал и надеялся. Не так, как Алексея.

Мы сидим в тишине, отмеряемой мерным ходом антикварных часов, и следим за стрелками. Решаюсь продолжить разговор:

- Мой дедушка написал эту записку и просто ушел? И никогда не приходил? Как такое может быть? А сын? Папе был всего годик!

Михаил Аронович с ответной жалостью смотрит на меня:

- Приходил. Несколько раз. В течение нескольких лет. Лиза не пускала, даже разговаривать не стала. А потом, лет через пять, Миша еще не ходил в школу, Алексей исчез, и больше мы ничего о нем не знали. Вернее, Лиза даже не пыталась узнать.

- Она разлюбила его? - поражаюсь я.

- Нет, не разлюбила, - вздохнул Михаил Аронович. - Она его просто не простила.

- Почему? - почти плачу я. - Неужели его глупая ревность была сильнее любви? Семьи? Ребенка?

- Я не знаю многих подробностей, да если бы и знал, какое мы имеем право ее осуждать? - спрашивает меня старик.

- А вы? - слеза, выкатившись из глаза, виснет на кончике моего носа. Я не успеваю ее стереть - она падает на руку Михаила Ароновича, и он словно приходит в себя.

- Это я во всем виноват! - сетует старик, погладив меня по голове, как маленькую. - Я же все время был рядом. Незримой третьей тенью. Какой муж это выдержит?

- Но вы же просто дружили! - утешаю я его. - В чем ваша вина?

- Это она просто дружила. А я... - Михаил Аронович честно смотрит мне в глаза. - А я каждый день, каждую минуту мечтал, что она полюбит меня так, как его. Или почти так.

- Она любила вас! - уверяю я старика. - Я видела это, я понимала это с самого детства. Правда!

- Я был ее другом, тем, кто был рядом с раннего детства. Хранителем ее первых секретов. Помощником во всем. Товарищем в играх. Не более, - Михаил Аронович похлопал меня по руке. - Не волнуйтесь, Варя! Я крепкий старик в здравом уме и твердой памяти. Я прекрасно понимаю, что своей дружбой помешал их любви.

Тщательно подобрав каждое слово, я медленно и уверенно говорю:

- Бабушка была искренним человеком. Если бы вы мешали, она сказала бы вам или показала.

- Ваша бабушка была прекрасным человеком, - подтверждает Михаил Аронович. - И она никогда не сказала бы мне того, что могло обидеть, унизить или оскорбить меня.

- Разве дружбой можно оскорбить? - вторая соленая капля подбирается к кончику носа.

- Не оскорбить, нет, связать по рукам и ногам, - отвечает мне друг детства моей бабы Лизы, и я вспоминаю Вовку. Нежное, щемящее чувство потери сжимает сердце: если я останусь без Максима, я все равно не смогу быть с Вовкой. Вовка - мой Михаил Аронович. Бабушка! Я так люблю тебя, что начинаю зеркалить твою судьбу.

Прощаясь с Михаилом Ароновичем, крепко его обнимаю:

- Берегите себя! Теперь вы должны жить за двоих. Я так хотела бы быть вашей внучкой. Увнучите меня, пожалуйста!

Старик грустно смеется и обещает подумать над моим предложением. Я уже переступаю порог квартиры, когда Михаил Аронович окликает меня:

- Варенька! Проживите свою судьбу. Настоящая любовь сильнее той боли, которую она с собой приносит.

- Вы не Достоевский, - сказала гражданка,

сбиваемая с толку Коровьевым.

- Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.

- Достоевский умер, - сказала гражданка,

но как-то не очень уверенно.

- Протестую, - горячо воскликнул Бегемот.

- Достоевский бессмертен!

Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"

Когда тебе не с кем поделиться одинокими мыслями,

мысли начинают делить тебя между собой.

 Харуки Мураками

"Человек, погруженный в мысли, бессмертен"

Сейчас приедут Мила с Анной. Мне лень вставать. Лежу в постели и рассуждаю: русские люди - те еще затейники, только у нас слово "работа" от слова "раб", а слово "увольнение" от слова "воля". Я, конечно, прекрасно понимаю, что это связано с крепостным правом, но, не выспавшись, чувствую себя совершенно разбитой. Меня измотал пришедший под утро сон.

Я иду в тумане по росистой траве. Ногам мокро, но не холодно, хотя роса довольно прохладная. Туман густой, как кисель. Впору кричать: "Ежик! Лошадка!". Но я кричу: "Максим!" В голые колени мне утыкается мокрый нос. Собака! Замираю от неожиданности и страха.

Я боюсь собак с тех пор, как нас с Вовкой, тринадцатилетних, чуть не покусали бродячие собаки: мы пришли на заброшенный пустырь, чтобы спрятать клад для игры "Двенадцать записок". Вовка тогда храбро пытался закрыть меня собой от пригнувшихся к земле и злобно рычащих барбосов. Собак спугнули Максим с Игорем, пришедшие за нами. Помню, я тогда разревелась от страха, напугав мальчишек. Вовка прижимал меня к себе и уговаривал успокоиться, Игорь пытался отвлечь шутками, а Максим, странно глядя на нас, молчал и терпеливо ждал, когда я замолчу.