Пока я читала, а потом правила первые пять глав новой книги, пришло еще несколько сообщений.

"Остыла, подруга? Перышки чистим, как договаривались?" - Сашка.

"Можно позвонить? Владимир." - с незнакомого номера.

"Варенька, навестите, пожалуйста, Михаила Ароновича. Спасибо." - дядя Георгоша.

Ответила в том же порядке:

"Да. Но не в "Лоск". - Сашке.

"Позже. Занята, извини". - Вовке.

"Здравствуйте! Обязательно. Спасибо". - Георгоше.

Теперь дел накопилось больше, чем надо. Вовку, вернее его звонок, "отодвигаю" на неопределенное время. Перышки, так перышки.

В двенадцать часов за мной заезжают Сашка с Леркой, и мы отправляемся в салон .

- Не Игоря? - строго спрашиваю я Сашку.

- Обижаешь, - дуется она. - Одна наша сотрудница посоветовала. Если хочешь, можем запросить уставные документы и лицензию.

За четыре часа мы мало что успели: расслабляющий массаж, обертывание и пара процедур для тонуса кожи.

- Девочки! - мечтательно протянула Сашка. - Как давно я не занималась собой! Бегаю по кругу, как цирковая лошадь с шорами на глазах. Дом, Ванька, детский сад, работа, детский сад, Ванька, дом. И так по кругу.

- Аналогично! - простонала Лерка, потягиваясь. - Только без детского сада и Ваньки.

- Не могу внести свой вклад, - встряла я. - Все-таки фрилансер - это почти свобода. Хотя ключевое слово "почти". Это тоже работа. Иногда сутками, часто по ночам. Помните, у Скотта в "Айвенго" наемный средневековый воин так и называется - "фрилансер"?

- Конечно, "помним", - иронизирует Сашка и искренне добавляет. - Везучая ты. Мне бы так тоже хотелось. Вставать не по будильнику. Ложиться, когда захочешь, а не потому, что надо успеть выспаться.

- Вообще-то, - справедливости ради заметила я, - с бабой Лизой мы вставали по будильнику. И завтраком меня кормили только за стихи, новые, выученные. А сладким за кусок прозы, тоже, между прочим, выученной дословно.

- Жесть! - возмутилась, смеясь, Сашка. - Это же жестокое обращение с детьми!

- Давай, Варька, исполни что-нибудь, - попросила Лерка.

- Хорошо, - согласилась я, мысленно выбирая что-нибудь, подходящее моменту:

Человеку надо мало:

чтоб искал

и находил.

Чтоб имелись для начала

Друг - один

и враг - один...

Человеку надо мало:

чтоб тропинка вдаль вела.

Чтоб жила на свете

мама.

Сколько нужно ей - жила...

Вспоминаю и о маме, и о бабе Лизе. Глаза наполняются слезами. Голос срывается.

- Рождественский? - тут же бодро спрашивает Лерка. - Это я тоже знаю.

Человеку надо мало:

после грома - тишину.

Голубой клочок тумана.

Жизнь - одну.

И смерть - одну.

Лерка читает звонко, по-детски, радуясь, что до сих пор помнит это стихотворение. И последние строчки снова портят мне настроение:

Это, в сущности,- немного.

Это, в общем-то,- пустяк.

Невеликая награда.

Невысокий пьедестал.

Человеку мало надо.

Лишь бы дома кто-то

ждал.

Меня дома всегда ждала баба Лиза. Потом я ждала Максима с работы. И Вовку. Хоть откуда.

Мы долго молчим, лежа на кушетках с темно-зелеными водорослевыми масками на лицах и отражаясь тремя ведьмами в зеркальном потолке.

- Долго будешь бегать? - вдруг спрашивает Сашка.

- Я? - переспрашиваю, чтобы потянуть время для выбора ответа.

- А кто? - Сашка серьезна, как никогда. - Я тебя вообще не узнаю. Выслушай человека - потом принимай решение. И не надо говорить, что это не наше дело, потому что оно и наше тоже!

Сашка пыхтит, как чайник на плите, который оглохшая хозяйка не снимает с огня. В зеркальном потолке отражается ее внимательный взгляд, которым она встречается с моим, растерянным. Лерка, лежащая посередине, беспокойно вращает глазными яблоками. Поворачиваться нельзя - испортим маски. Даже спокойная, расслабляющая музыка не может успокоить Сашку:

- Варька, ты сошла с ума. Ты поступаешь так, как поступить бы мог кто угодно, но не ты!

- Он просил вас со мной поговорить? - раздраженно спрашиваю я, чувствуя, как подкрадывается головная боль.

Обида тут же отражается в глазах Сашки. Лерка отвечает за нее:

- Нет. Кроме того, чтобы мы...

- Лера! - шипит на нее Сашка. - Не надо. Не так поймет!

- Что я пойму не так? - настойчиво требую я ответа. - Значит, о чем-то все-таки просил?

-Да, - тихо говорит Лерка, встречаясь со мной взглядом на потолке. - Он спросил, все ли у тебя в порядке, и попросил нас быть рядом.

- Какое благородство! - резко сажусь на кушетке. - Присмотрите за моей женой, как бы чего не вышло!

- А что ты будешь делать, если выяснится, что он ни в чем перед тобой не виноват? - спокойно спрашивает Лерка.

- Он вам что-то рассказал? - удивляюсь я, чувствуя, как зеленая жижа стекает по лицу вниз, на простынь.

- Он нам? Ничего, - Сашка пожала плечами. - Я бы и слушать не стала. Это только ваше. Что тебе мешает выслушать, а сбегать потом? Я вообще раньше никогда не замечала за тобой склонности к беговым упражнениям.

Лерка смеется:

- Помнишь, как ты к нам в класс пришла?

Ложусь на кушетку обратно. Об этом я могу и поговорить.

После салона хочется спать, и мы расстаемся до вечера. Сегодня с Михаилом Ароновичем я иду в театр и беру девчонок с собой. Будет капустник, на который подарила контрамарки бабушкина подруга Алевтина Даниловна.

Не торопясь собираясь в театр, выбирая платье и туфли, решая, какие тени для глаз буду накладывать, я все время помнила: мне надо разрешить Вовке себе позвонить. Помнила, но не разрешила. Опять отложила на "потом".

- Варя! - звонит Георгоша. - Я готов вас отвезти. Папа ждет.

Порывисто обнимаю и целую Михаила Ароновича. Строгого. Торжественного. В черном костюме, белой рубашке и галстуке-бабочке.

- Варвара Михайловна! - галантно целует он мою руку и оглядывает теплым отеческим взглядом с головы до ног. - Вы великолепны! И вы явно переоцениваете мои возможности телохранителя. Если вас украдут, я не догоню грабителей.

- Льстец! - довольно смеюсь я. Мне приятен его комплимент. - Меня никто не заметит, придет Лерка.

- Помню-помню, - отвечает старый врач. - Теперь моя задача усложняется. Но ничего, я разгоню всех своей палкой.

О! Трость Михаила Ароновича, которую он называл "палкой" - предмет зависти Вовки и Максима в детстве. Сама трость - аксессуар девятнадцатого века, а вот ее набалдашник в виде головы английского бульдога из слоновой кости еще старше - век восемнадцатый. Соединил обе части еще отец старого врача, Арон Паперный.

- Я погорячился насчет трости, - иронизирует Михаил Аронович, когда мы все вчетвером останавливаемся напротив зеркальной стены у широкой парадной лестницы. - Мне нужно огнестрельное оружие или хотя бы шпага.

Рядом с элегантным стариком три дивы. Элегантная блондинка с короткой модной стрижкой в длинном черном платье - это Сашка, похудевшая и повзрослевшая за неделю кудрявая шатенка с глазами-блюдцами болотного разлива (папа как-то сказал мне, что глаза мои цвета бутылочного стекла) в жемчужно-сером платье - это я, и сероглазая брюнетка с идеальным лицом и умопомрачительной фигурой, с тяжелыми, густыми волосами, убранными в высокий пучок, который удерживает целая армия шпилек (мы пригрозили убить подругу, если она подстрижется) - это Лерка.

На втором этаже театра фотогалерея актеров, режиссеров, других работников театра. Мы долго стоим возле бабушкиного портрета. Елизавета Михайловна Дымова в вечернем платье цвета каберне и жемчужном колье.

Здесь нас находит полная веселая старушка - Алевтина Даниловна, театральный портной драматического театра в пятом поколении, одетая в нелепое кружевное платье голубого цвета. Помню, как еще в детстве меня удивляло это обстоятельство: безвкусно одетый портной. Помню, что должность ее называлась официально "художник-модельер", а актеры называли ее не то "пошивка", не то "швейка". Бабушка говорила, что у нее золотые руки, а костюмы она шьет по эскизам настоящих модельеров. Шьет здорово. Костюм для актера - половина его образа, вторая кожа. Почему для себя сшить не может?