- Не смешно! - фыркает Сонечка. - Наша поддержка - залог победы!
Одноклассники выигрывают у соперников в честном противостоянии с перевесом всего в один мяч. Мы с девчонками, просидев всю игру на дальней скамье небольшой трибуны школьного стадиона, идем поздравить победителей.
Сонечка, взвизгнув от радости, кидается на шею удивленному Максиму. Не то, чтобы я сильно ревновала... Я очень сильно ревновала! Максим хлопает висящую на нем Сонечку по спине, но она и не думает отцепляться. Разозлившись и расстроившись, я обнимаю стоящего рядом Игоря.
- О! - восклицает он, крепко сжимая мне талию. - И мне перепало чуть-чуть славы! Приятная это штука - женский восторг!
- Эй! - хохочет Вовка, отцепляет меня от Игоря и прижимает к себе на пару секунд, потом объявляет другу. - Этот приз не только для тебя! Поцелуй красивой девушки победителю!
Вовкины кудри щекочут мне лицо, когда он наклоняется ко мне. Смеясь и дурачась, вытягиваю губы трубочкой для показного поцелуя и... тут же попадаю в объятия Максима.
- Это мой приз! - шепчет он, нырнув руками под мой короткий бежевый плащ. - Дразнишься?
Горячее дыхание опаляет мое левое ухо, мурашки начинают носиться по всему телу хаотично, иллюстрируя броуновское движение.
- Мстю, - хихикаю я. - Я ревнивая. Сейчас перецелую всю нашу команду и половину чужой.
- Почему только половину? - руки Максима гладят мою спину под плащом, вызывая волну мурашек за волной.
- Хорошо, - соглашаюсь я, поднимая к нему лицо и целуя твердый подбородок. - И чужую всю.
- И тебе никого не жалко? - поцелуй Максима опаляет мое ухо. - Хочешь устроить массовую драку?
- Из-за меня вряд ли, - хихикаю я, подставляя ему свои губы. - А Лерку рота автоматчиков целоваться не заставит.
- А тебя? - спрашивает Максим, наклоняясь еще ниже.
- А меня заставлять не надо, - сообщаю я доверительно.
Настоящее. Пятница (день).
Константин Витальевич смотрит на меня внимательно, продолжая греть коньячный бокал. Начинает говорить спокойно, четко, отрывисто:
- Настя появилась в офисе три месяца назад с письмом от той женщины, из-за которой я разъехался с Натальей.
Свекор делает небольшой глоток коньяка:
- Тогда, девятнадцать лет назад, мы расстались с Юлей, ее матерью, плохо. На раннем сроке ее беременности, о которой она, конечно, не сообщила перед отъездом. А потом уехала, не сказав куда.
Свекор делает второй глоток:
- Я был уверен, что эта история закончилась навсегда. Но приехала Настя и привезла письмо от Юли, в котором та рассказывала мне продолжение истории. Я нанял частного детектива, часто работавшего со мной. Он выяснил документально: Юлия, действительно, уехала беременной, в Москве родила дочь Анастасию.
Константин Витальевич допил коньяк и продолжил:
- Настя обратилась с просьбой о помощи.
Пытаюсь быть догадливой:
- Признать ее дочерью?
Мужчина вздыхает, мельком огладывая зал, словно боясь быть подслушанным:
- Нет. Она отдала письмо и попросила помочь ее молодому человеку, на которого заведено уголовное дело вкупе с административным.
- И вы помогли? - догадываюсь я.
- Там все очень сложно. Я поручил это дело Максиму, - мрачно отвечает Константин Витальевич. - Показал ему Юлино письмо, познакомил с сестрой. Максим несколько дней не мог смириться с ситуацией, нервничал, что Наталья может узнать, и это послужит катализатором...
- Она вообще не просила вас признать себя дочерью официально? - недоверчиво спрашиваю я, поражаясь самой себе. А я стала бы просить этого незнакомого мне человека признать себя моим отцом?
Свекор впивается в меня взглядом проницательного, но растерянного и чем-то огорченного человека:
- Я бы сказал, не от мира сего эта девочка. Но Максим ей поверил. Не сразу, но поверил. Настя уверяла, что ей не нужен отец, что ее воспитал хороший человек, муж Юлии, и именно его она считает отцом. Ко мне обратилась потому, что только в этом году узнала от матери обо мне и не имеет возможности оплатить хорошего адвоката, так нужного ее жениху.
- Не от мира сего? - повторила я за свекром. - Неужели она больна?
- Что? - переспросил Константин Витальевич, не поняв меня. - В каком смысле больна?
- А каком смысле не от этого мира? - попросила объяснить я.
Отце Максима посмотрел на меня одним из взглядом своего адвокатского арсенала:
- Фразеология, - пояснил он. - Нет. С ней все в полном порядке. И духовно, и физически. Просто она...
Константин Витальевич прокашлялся, аккуратно подбирая слова:
- Без корочки девочка. Наивная, простая, добрая. Всех любит, всех жалеет. Почти... блаженная.
- Без корочки? - я удивляюсь тому, как точно и, пожалуй, красиво выразился Константин Витальевич.
- Доверчивая невероятно, - в голосе опытного адвоката слышатся мне досада и угрюмое осуждение. - Ее обмануть грудной младенец может. Я когда это понял, растерялся совершенно. Жених еще этот... пользуется ее открытым характером и сердобольностью. А ее как под колпаком растили в парке живых бабочек, и получилось хрупкое создание, вроде тебя.
- Вроде меня? - видимо, я так и буду общаться со свекром путем нехитрых вопросов, составленных из его же слов.
- Мир не только большой и прекрасный, моя дорогая, - вздыхает чем-то раздраженный Константин Витальевич. - Но и опасный, не дающий поблажек тем, кто ошибается. Настя напомнила мне тебя: нежную, добрую, доверчивую, воспитанную литературой, но совершенно не подготовленную к жизни. Сначала Михаил и Елизавета Васильевна, потом Максим позволили тебе жить в собственной сказке, в которой добро всегда побеждает зло, а отрицательные герои всегда наказаны. Поверь старому адвокату: Волк всегда сожрет Красную Шапочку и ее бабушку, договорится с охотниками, если надо, подменит свой труп с распоротым животом. Получит компенсацию от гильдии охотников за жестокое обращение с животными да еще подаст встречный иск в отношении матери Красной Шапочки за оставление ребенка в заведомо опасной ситуации и нарушение комендантского часа.
- Позволили жить? - снова не получилось подобрать свои слова.
Константин Витальевич морщится, возможно, осуждая меня за скудоумие и неумение пользоваться собственным словарем:
- Есть такое слово "социализация". Слышала? (Послушно киваю головой). Один французский журналист сказал: "Настоящая цель воспитания - научить наших детей обходиться без нас". Так вот, Настю, как и тебя, мать этому не научила. И отец приемный не научил.
- Приемный? - переспрашиваю на автомате (да что ж такое-то!).
- Юля сочинила для дочери историю красивого расставания со мной, - в голосе Константина Витальевича я теперь явственно ощущаю легкое презрение. - Рассказала дочери о благородном мужчине, принявшем ее и ребенка и воспитавшем дочь, как родную.
- Зачем? В чем логика? Если Насте ничего от вас не надо, то зачем рассказывать ей о родном, якобы, отце? Давать имена, адреса, явки, пароли? - прорывает меня от нетерпения.
- Слава богу! - кощунствует свекор. - Наконец-то передо мной жена и невестка юриста. - Между тем, я тебе это уже сказал: чтобы спасти от тюрьмы бестолкового, но крайне невезучего молодого человека. Дело там запутанное, непростое, неоднозначное. Без гарантий даже для меня.
- И мать посоветовала дочери обратиться к вам, так как не имеет возможности помочь дочери и ее жениху сама? - уточняю я.
- И это тоже, - таинственно отвечает Константин Витальевич. - Хотя, мне думается, это одна из причин и целей.
- Чьих целей? У Насти есть еще какая-то цель? - замираю я, боясь даже предположить.
- Что ты! - горько смеется свекор. - У Насти одна, но пламенная страсть - спасти этого... и выйти за него замуж. Нарожать детишек. Жить счастливо и умереть с ним в один день.
- Как и у любой нормальной женщины, наверное, - отвечаю я на его горький и не понятный мне сарказм.
- Любой? Нормальной? - акцентирует он мое внимание на двух словах. - А вы, восторженные девочки, когда-нибудь думали о том, что значит "умереть в один день"? Представляли себе, какое это "счастье" даже для уже подросшей "кучи детишек"?
