Сколько прошло времени в предельном напряжении, я даже не могу представить. Всё, происходящее за границами Очага Души, для меня уже не существовало. Звуки лютой драки, хрипы, визги, рёв, вперемешку со взрывами и хлопками, резкими и иногда похожими на гром, тяжелое дыхание того, кто меня тащит и тонкий девчачий голосок, что- то причитающий и, кажется, даже тараторящий молитву. Всё это проходило мимо меня.

Я на пределе сил боролся с чудовищной болью. Голая воля. Чистое упрямство. Твёрдое знание — если дать слабину — будет очень плохо! Если оставить крупицу, разъедающую мой источник в таком виде, дать ей свободу действий — произойдёт что–то страшное! Да, это страшное наступит потом. Но смалодушничать? Сдаться в надежде на волю Высших сил! Никогда!

Пока я чувствую боль — я живу! Пока я борюсь — я не сдох! Пока моя воля сильна — я могу диктовать её этому миру!

боль постепенно притуплялась. Может быть, действовал мой девиз, который я твердил как заведенный много–много раз и привык под него совершать, как мне потом говорили, невозможное. Может быть, я начинал привыкать к этой боли. А может быть, мой очаг постепенно перерабатывал чуждую крупицу энергии. Поглощал, делая не такой опасной для меня.

И когда боль практически исчезла, и я смог запустить циркуляцию в очаге, только тогда я позволил тискам воли разжаться и сознание, больше не поддерживаемое ничем, ухнуло в режим техники малой медитации на предельную глубину погружения, одарив меня на прощание тоскливым пониманием того, что я уже не в своём родном мире.

Вся энергия мира — она одинаковая везде. Во всём мире. Она вязкая, плотная, липкая, сопротивляющаяся любым попыткам оторвать от неё кусочек и использовать для чего- либо. Я хорошо изучил этот вопрос к своим шестнадцати годам, надеясь обмануть всех и смочь стать великим магом. А потом отомстить всем, кто надо мной издевался все эти годы. Отомстить именно магией. Тем, в чём я был для них «уродом». Хорошо изучил и понял, что обмануть — не выйдет. Я не самый первый с таким дефектом источника. Были и с полностью мёртвыми и с чуть живыми, когда генерация энергии почти незаметна. Они тоже изучали этот вопрос и результатов изучения не скрывали. Наверное, это были единственные результаты, которые не скрывались в библиотеках кланов или княжеских академий и были доступны даже для сирот. Поэтому я знал — если «пробовал» энергию мира во дворе детского дома № 274 Тереховского района Московского княжества, то пробовал энергию мира в каждой точке всего мира. Она одинакова.

То, что попало ко мне в источник вот только что и чуть не выжгло мне все внутренности — никак не могло оказаться в моём мире. А значит, это я оказался в мире, где энергия именно такая. Страшная. Злая. Стремящаяся уничтожить всё живое.

Первые дни в новом мире я запомнил плохо. Сил поддерживать техники не было, поэтому пришлось по старинке — терять сознание. Приходил в себя на короткие минуты, с трудом соображая, где я нахожусь, и что происходит. Иногда я открывал глаза, когда было темно. Иногда, гораздо реже, дневного света и моих сил хватало, чтобы я мог осмотреться.

Небольшая комната с узкими окнами. Каменные стены и потолок без каких либо украшений. Грубая, но добротная мебель — шкаф, пара тумбочек и полки. Какие–то мешочки, пучки трав и веники, лежащие на полках, висящие на боковых стенках шкафа и разложенные на большинстве горизонтальных поверхностей, создавали атмосферу избы деревенской травницы. Тяжёлый травянистый запах, окружающий меня, только дополняли эту картину.

Средневековье какое–то.

Вот только размеры каменных блоков, из которых сложены стены и толщина этих самых каменных стен, видимых сквозь узкие и высокие окна, больше похожие на бойницы, ставила под сомнение возможности существования такого в обычное средневековье.

Диссонансом в окружающем выделялись массивные механические настенные часы с маятником и кукушкой, странные артефакты, стоящие на некоторых полках и качественное аккуратно прошитое постельное бельё. Можно даже сказать — шикарное постельное бельё.

Странное средневековье какое–то.

В окнах–бойницах не было видно деревьев. Практически постоянно было тихо. Не щебетали птицы.

Другой мир. Мысли упорно возвращались к тому, что я осознал перед потерей сознания. Они бодрили и внушали трепет. Трепет предвкушения приключений и возможностей. Дома я был уродом. Место, которое я мог занять дома, моё будущее положение в обществе, напрямую зависело от моей силы, от моего источника. Ещё, само собой, от упорства, усидчивости, таланта в развитии, но, в первую очередь, именно от источника. Источник, очаг души, средоточие, как только его не называли — это было всё. Даже сынок какого- нибудь запредельно богатого родовитого папочки, имея мой дефект источника, мог рассчитывать только на службу под чьим–то началом. Никаких руководящих должностей, никаких личных дружин. Ничего. Ему даже тяжёлую технику никто не доверит, не говоря уже о доспехах Богатыря. Только пехота, только мясо. Это в столице. Если же провинция, то возможны варианты, за деньги папочки. Если папочка оплачивает формирование дружины, то может и продавить своего сынка в воеводы. В провинции найдутся те, кто пойдёт служить «под урода». За деньги. Это если «урод» — сынок богатого и родовитого папочки. А если «урод» — сирота — то верхняя планка его достижений — обслуга. Либо криминал.

Либо, я внутренне усмехнулся, вот так как у меня — другой мир. Который я жадно пытался изучить в те короткие минуты, когда приходил в сознание, даже сквозь бессилие и вату в голове.

Обычно вокруг стояла тишина. Лишь несколько раз я слышал неторопливое шуршание, как будто кто–то перебирает эти самые веники или пучки трав. И один раз видел живую душу.

Девушка перебирала травы, стоя к кровати, на которой я лежал, в пол оборота и не видела, что я на неё смотрю. Я же, открыв глаза, старался даже не дышать, чтобы не спугнуть эту богиню. Не старше меня, невысокая, хрупкая. Правильные черты лица, высокий лоб, небольшой, чуть курносый носик. Несколько золотых прядей волос выбивалось из–под чёрного платка. От девушки шло что–то, что заставляло меня замереть, а моё сердце биться всё быстрее и быстрее. И горечь в её замёрзших до синевы глазах и упрямых складках в уголках губ рождала у меня в душе бурю желаний. Защитить. Сберечь. Оградить от всех бед мироздания!

Когда она повернулась и увидела, что я на неё смотрю, её лицо озарилось улыбкой. Сказанные певучим ласковым голосом слова на смутно знакомом языке показались мне самой настоящей музыкой, лечащей даже не тело, а саму мою суть, так как мгновенно сознание прочистилось от больной одури и на внутри стало легко и радостно. Улыбаясь как последний идиот, я продолжал молча пялиться на свою богиню. Видя мою реакцию, девушка смутилась, лёгкий румянец тронул светлую, явно не знавшую солнечного загара кожу на лице и девушка, стрельнув в мою сторону возмущенно глазами, отвернулась, чуть громче повторив свою фразу.

Слов я снова не разобрал, силы меня оставили и на такой вот лёгкой и радостной ноте тьма бессознательности в очередной раз накрыла меня с головой.

В следующий раз я увидел её только через несколько дней. Постепенно в сознании я начал проводить всё больше и больше времени. Со мной никто не разговаривал, хотя заговорить я пытался. Кроме Рии — той самой девушки, которая показалась мне богиней, когда я увидел её первый раз, я видел ещё только двоих. Совсем мелких Гора и Арну. Так они представились. Гор'эНн и Арна'эНн. Я не совсем понял по поводу этого их эНн, то ли фамилия, то ли клановая принадлежность. Но, на Гора и Арну они откликались и даже не особо морщились. Лишь немного, в самом начале. Всё время ходили вдвоём, даже за руки держались при любом удобном случае. И не брат с сестрой вроде. Не похожи. Меняли мне повязки, поили какой–то горькой бурдой. При этом Рию они боялись до дрожи. Сразу я не обратил на это внимания, как телок смотря на свою богиню залитыми гормонами глазами. Выручила опять же медитация.