— Быстро догружаем мешки и на выход, — скомандовал он.

Догрузив мешки, мы спустились обратно и рабочий отвел на с палату. Он постоянно повторял, что больше не свяжется со здешними дуриками.

Почти сразу пришла медсестра и повела нас обедать. На меня она смотрела опасливо, нервно дергаясь, когда я подходил близко. Вероятно, слухи про Галю разнеслись по всему отделению. Врач не показывался уже два дня. В столовой я услышал, что будет областная проверка и он заперся в кабинете, доделывая документы.

На обед давали макароны, но не обычные, разварившиеся в кашу, а вполне целые и большую куриную котлету. Салат из морковки и яблок наложен в отдельную тарелку. На каждом столе были салфетки, но всех предупредили, что пользоваться ими нельзя.

Иваны быстро разобрали хлеб, заодно прихватив и мой кусок. Я не стал ругаться, побрезговав есть после чужих рук. Больные шумно переговаривались, обсуждая качество еды. Я тайком достал спрятанный листок. Положив его на стол, я придвинул тарелку, сделав вид, что ем. За Иванов можно не беспокоиться, они полностью поглощены едой. А вот перед персоналом, особенно медсестрой, поглядывавшей на меня, светиться не хотелось.

Похоже, что это выписка из чьего-то дневника. Бумага желтая, не меньше десятка лет пролежала.

Доктор забрал Митяя и Павлика. Привели новеньких, надо бы прописать их.

Уже целую неделю дают манную кашу. Павлик вернулся, ни с кем не разговаривает, бормочет про какой-то аппарат.

Приходили брить мне голову, значит и меня заберут скоро. Зато голова гладкая-гладкая, надо попросить, чтобы всегда так делали.

Утром заходил доктор, выдал всем изюма. Сладкий. Сказал медсестре, что меня больше не кормили сегодня. Парни отдали мне немного своего изюму.

Я озадаченно смял бумажку и незаметно выкинул под стол.

— А вы давно здесь? — спросил я у Иванов.

Те переглянулись и не ответив, продолжили есть. Впрочем, иного и не стоило ожидать.

Я вытащил из кармана горсть изюма, который раздал рабочий. Взял ведь совсем немного, смутившись жадных взглядов троицы, а теперь отдавать придется.

— Вы давно здесь? — повторил я вопрос.

— Не помним, — ответил один из братьев и протянул руку.

Я пересыпал на нее часть изюма. Из под рукава рубашки выглянула татуировка в виде штампа, с надписью. «Аппарат 4». Перевернутое положение явно сделано для удобства смотрящего, а не для себя.

Иван быстро засунул изюм в рот и довольно зачавкал, не обращая внимания на недовольное бурчание братьев.

— Что за аппарат четыре? — поспешно спросил я, помахав изюмом.

Сзади зацокали каблуки медсестры, как обычно, в самое неподходящее время.

На лицах братьев отчетливо читалось противоборство между желанием съесть изюм и привычной нелюдимостью.

— Используется для визуализации потока сознания объекта, — проговорил со стеклянными глазами Иван, сидящий слева, — Доктор нельзя использовать всех подряд. Но какой любопытный случай, Кудряшов, их сознания полностью идентичны, сам посмотри. Я все равно против доктор…

— Если поели, идем обратно, — прервала его медсестра, злобно смотря на меня, — откуда этот изюм?

Я пересыпал изюм в протянутую ладонь Ивана и пожал плечами. Такая наглость далась мне совершенно спокойно.

— Быстро доедайте и пойдем обратно в палату, — прошипела она, — доктор освободится займется твоим поведением.

Я почувствовал раздражение. Как смеет эта пучеглазая стерва с криво намалеванной рожей отчитывать меня. Выйдя из-за стола, я встал напротив девушки.

— Я буду жаловаться врачу на ваше поведение, — сказал я.

Голос с непривычки, получался тонким, будто цыпленок пропищал. Медсестра разинула рот, как рыба, и с размаху влепила мне пощечину.

Злость захлестнула меня, горячо ударив в голов и заставляя кулаки крепко сжаться.

— И что, ударишь женщину? — усмехнулась медсестра, презрительно смотря мне в глаза.

Я заскрипел зубами от злости, девушку я не могу ударить. Да и мужчину тоже. Ударишь, а он умрет или милицию вызовут, потом проблемы. Мама всегда говорила, что споры нужно решать цивилизованно, а дерутся только дураки.

К моей груди на секунду словно приложили раскаленный металл. Я вскрикнул от боли и прижал руку к сердцу. Боль почти сразу прошла, как и в тот раз, с таблетками. Я отодвинул край пижаму и понял, что боль ощущалась в месте татуировки. Когда мать увидит, что у меня на груди набита эта клякса, точно выдерет ремнем.

— Хватит притворяться, — испуганно спросила медсестра, — я же легонько ударила.

Все обедающие отодвинули тарелки, с интересом наблюдали за нашей ссорой. Один старик даже взял котлету, намереваясь швырнут в нас. Но его сосед быстро вырвал у него котлету и сразу же засунул себе в рот.

— Еще раз так сделаешь, уродливая сука, я вырежу твой язык и скормлю псам — вырвались слова из моего рта.

Губы словно сами шевелились, выплевывая оскорбление, даже голос изменился, стал гораздо ниже и клокотал от злости.

Медсестра отступила назад и заплакала, будто готовилась заранее. Что-то мягкое прилетело мне в спину и шлепнулось на пол. Все же кто-то бросил котлету.

— Нельзя так с девушкой, пацан, — прокричал высокий, с блестящей лысиной, мужчина, — сопли на бороде, а он язык распустил.

Медсестра вылетела из столовой, хлопнув дверью. На шум высунулась голова поварихи, макнувшей меня лицом в каша. Ее крупное лицо напряглось, щеки раздулись и она громко гаркнула, чтобы все закрыли рты. Мужчина швырнувший котлету, торопливо сел, остальные уткнули лица в тарелки. Я остался стоять посреди столовой, в палату возвращаться одному нельзя, а садиться обратно как-то неудобно. Мои сомнения разрешили два медбрата, быстро поваливших меня на пол. Один ощутимо ударил меня кулаком по спине.

— Еще раз Маринку тронешь, я с тебя шкуру спущу, — прошептал другой прямо мне в ухо, обдав запахов лука и вареного мяса.

— Не трогал ее никто, — прохрипел я, задыхаясь от боли, наверняка в печень попал.

— А это что? — сказал медбрат и задрал мне голову.

Медсестра стояла в дверях и вытирала слезы. Ее правая скула покраснела и подпухла. Заметив мой взгляд, она едва заметно улыбнулась.

Неужели, сама себя стукнула и побежала жаловаться, насколько же надо быть стервозной сукой.

Прилетел еще один удар и я закашлялся.

— А это за твою мамашу, — сказал, навалившейся сверху медбрат.

Вдвоем они отнесли меня в палату и привязали жгутами к койке. Спина болела после ударов, вдобавок жутко зачесался нос. Я отчего-то не ощущал никакой обиды, только пустое безразличие. Скользя взглядом по потолку, я наткнулся на здорово разросшийся комок черного мха. Когда мы уходили его точно не было, получается, что он вырос буквально за полчаса. Я не особо разбирался в ботанике, но растения не растут так быстро. Да и черт с ним, это не самое главное, сперва нужно выяснить, что аппарат четыре, как он связан с братьями и изюмом. Сыщики в сериалах обычно легко выстраивают гипотезы, но мне в голову абсолютно ничего не приходило.

Я попытался достать языком до носа, чтобы его почесать. Никогда не умел так делать, неудивительно, что и сейчас не вышло. Я попытался думать о важных вещах, вроде существа из снов или цели пребывания в том мире, но ощущение жуткой щекотки не оставляло. В отчаянии, я принялся щелкать пальцами.

После десятка щелчков резкий холод пронесся по палате, и я оказался в небольшой комнате. Стоял все тот же стул, выхваченный слабым светом. Мальчик перебирал длинные волосы и что-то напевал. Тихий и тонкий голос проникал в мозг, выстуживаю все ощущения и чувства. Я попытался кашлянуть, что привлечь его внимание, но тело застыло, заколдованное мелодией. Появилось ощущение, что непотные слова из песни, высасываю из меня душу. Я понял, еще пара секунд и мне конец.