Трусы, лифчики и игрушки для самоудовлетворения Отмороженный перенёс на кровать, ничуть не изменившись в лице.

(То есть оставшись себе целиком и полностью верным.).

…гнулась к земле трава, придавленная росой; раскалялись пустынные пески и начинали раздирать небо затяжные грозы…

И в пенале не осталось ничего, кроме четырёх темнеющих на дне вытянутых, узких склянок.

И прекратилось движение, и наступила тишина, и похолодели руки, и надеяться больше было не на что.

…потому что грянуло лето.

Хэйс призвал к себе одну из склянок, вытащил пробку, понюхал содержимое, поморщился, понюхал ещё раз и холодно спросил:

— А это — что?

— Тоже снотворное, — ляпнула Иветта.

Ну а что, что, что, что ещё она могла ответить? И что было делать, если признаваться — пагубно, а бежать — бессмысленно; к тому же ноги ведь — не послушаются, а внизу — ещё двое, а снаружи — ещё десятки, а за краем — лишь облака, и он непроницаем, непрерывен, непробиваем, непреодолим…

Хэйс смотрел на неё прищурившись; тяжело и давяще, несколько очень долгих секунд, а затем неожиданно крикнул:

— Аарон!

На лестнице послышались шаги, и в спальню вошёл Длинноволосый — то есть, получается, Аарон.

(Явно имя — значит, если что, обращаться придётся «ваше преподобие», ведь чтобы соблюсти вежливость, назвав Приближённого «Приближённым Таким-то», нужна фамилия…

Неделимый, почему она снова думала о какой-то отвлечённой, бесполезной, идиотской ерунде? Какое значение сейчас имели светские расшаркивания?).

Хэйс, не отводя глаз от Иветты, вытянул руку со склянкой — Аарон подошёл, взял её, тоже понюхал горлышко, тоже скривился и тихо сказал:

— Не хочу делать поспешные выводы. Нужен лабораторный анализ.

То есть… то есть… они всё-таки точно не знали.

Это было хорошо? Плохо? Ничего не меняло? Тьфу ты, конечно же, ну разумеется, не меняло: не знали, так очень быстро узнают, лабораторий в Университете ведь несколько десятков и магистров алхимии тоже хватает — да что там, среди самих Приближённых их наверняка найдётся хотя бы парочка.

А больше здесь не требуется. По-хорошему, достаточно и одного.

Неосведомлённость Приближённых дарила лишь отсрочку — чрезвычайно короткую и абсолютно не спасающую.

Хэйс кивнул, прищурился, и, продолжая сдавливать Иветту своим стылым, бесстрастным, беспощадным взглядом, в очередной раз выразил изменяющее намерение — и в его руке материализовались наручи Вины.

Единственные существующие проводники, отрезающие человека от магии; лишающие любой возможности воздействовать на реальность — их тысячами создавал лично Архонт Вины, и никто, кроме него, не знал, из чего они сделаны, на какой мощи держатся и как именно работают.

Однако все были осведомлены — о назначении.

— Иветта Герарди, вы арестованы по подозрению в изготовлении, хранении и распространении ядовитых веществ…

Подождите. Что? Что?! По подозрению в…

«Это неправда!»

Да, составы были запрещены, однако, согласно медицинской классификации, не являлись ядовитыми веществами!

— …и, как следствие, по подозрению в покушении на убийство.

Что?!

Какое ещё убийство; откуда они его взяли; с чего вдруг так решили — да они что, с ума, что ли, сошли?!

«Какое, какое, какое убийство, почему?!.»

Хэйс приближался медленно, но неотвратимо, и Иветта не хотела, чтобы он подходил; чтобы стоял рядом, был — близко, прикасался и заковывал, однако она не могла, просто не могла сдвинуться с места.

— Это неправда, — пожалуй, ей следовало орать, чтобы услышали все и наверняка, но она только шептала, потому что, кажется, физически не была способна на что-то более громкое. — Неправда, я не хотела никого убивать, я не собиралась… Пожалуйста, поверьте, я не собиралась!

Да, она нарушила закон и, что гораздо хуже, в содеянном не раскаивалась, но яды?Планирование убийства?!

Всё ведь было — совсем не так!

— Я не собиралась…

«Никогда бы — не собралась».

Наручи Вины, щёлкнув, уменьшились, сжимая руки от запястий до локтей — а затем Хэйс на удивление осторожно обхватил её за плечо, и мир онемел, почернел и схлопнулся ровно как при проходе через портал.

Перед перемещением Иветте показалось, — почему-то подумалось — что смотреть на неё стали… словно бы немного теплее.

Показалось, конечно. Потому как с чего бы вдруг?

***

На Каденвере не было тюрем.

Переместился Хэйс в Дом Стражи, где о чём-то быстро переговорил с дежурными и снова исчез — и теперь Иветта, скорчившись и спрятав лицо в ладонях, сидела на кровати в одной из комнат временного содержания, что новым опытом, к сожалению, не являлось.

В конце первого курса они всей компанией отмечали, собственно, конец первого курса и день рождения Клавдия — то есть повод имелся двойной, а значит не погулять с Создательским размахом было бы оскорблением законов бытия и основ мироздания. Полыхало всё веселье в кабаке «Ни тьмы, ни света», который назывался так неизвестно почему — его хозяин, эрен Картьи, в ответ на вопросы любопытствующих посетителей только качал головой и загадочно улыбался — и был открыт круглосуточно.

К трём часам ночи за столом остались лишь самые стойкие: Лета, Дориан, Энни и Иветта — и отвратительно трезвый извращенец-именинник Клавдий.

А к четырём утра — одни Дориан и Иветта, сменившие зеланский сидр на галийский виски.

И в пять они, шатаясь, ковыляли в обнимку по улице и горланили песни Греты Лереи.

Которые, если уж говорить начистоту, всегда были очень так себе, однако, увы, невероятно прилипчивыми: они въедались в память намертво и всплывали на её поверхность в самые неожиданные и неподходящие моменты — ну или когда ты банально напивался вдрызг.

И я буду свободна, свободна, свободна

На суше и на́ море, во всех городах;

И пусть грядёт что угодно, угодно, угодно,

Не отступлю, не сдамся — никогда!

Да-да-да!

Как Иветта очутилась в Доме Стражи, она, признаться, не помнила, но очнулась — именно там (здесь), в одной из комнат временного содержания, с Вековечным Монолитом ваты в голове и Пепельной пустыней — во рту.

Отнеслись к ней тогда с сердечным пониманием: напоили водой и зельем от алкогольного отравления, накормили овощным салатом, дали привести себя в порядок и выписали штраф за нарушение общественного спокойствия.

Иветта в свою очередь выписала чек, и на том история благополучно закончилась. Превратилась в байку, над которой можно вдоволь посмеяться со знакомыми, друзьями и соучастником Дорианом.

(Самым забавным в ней был, наверное, постскриптум от Хранителя Краусса: при встрече тот, ехидно улыбнувшись, заявил, что очень разочарован и огорчён: многое, мол, он готов попробовать понять, и молодёжи, естественно, поддаваться дурному влиянию свойственно, но… Грета Лереи?).

(Как он сейчас? И все остальные: Клавдий, Дориан, Лета — стражники сказали, что их сюда никто не приводил, так где же они и что с ними будет?).

С сердечным пониманием к Иветте отнеслись и теперь: спросили, не голодна ли она («Спасибо, нет»; одно лишь упоминание еды вызвало у неё муторную тошноту), предложили плед («Благодарю, не откажусь, что-то меня… познабливает») и выдали книгу.

«Слалом с падением в бездну» Демьена де Дерелли. Конечно. Ну конечно же.

Неделимый. Как будто других писателей на Анкале не было, нет и никогда не будет.

(Зря она так, разумеется, люди ведь хотели, как лучше: Слалом — книга смешная, светлая и до одури оптимистичная; классическая работа Демьена де Дерелли, поднимающая настроение, даже если оно — ха-ха — упало в бездну… всем, кроме запертой на Каденвере и связанной личными обстоятельствами Иветты Герарди.).

Она бы сейчас, на самом деле, с величайшим вниманием почитала бы учебник по юриспруденции, ведь её дальнейшая судьба зависела от тонкостей трактования законов, в которых она, к несчастью, совершенно не разбиралась.