А пианино никогда и не покидало её. Стало грустно — поиграла и успокоилась душою.

Лёня-банкир жил в одной квартире с маменькою, которой слушался так же, как и когда-то в детстве. Маменька постоянно следила за питанием сына, за тем, правильно ли он одевается и не продувает ли его; она прекрасно понимала, что мальчик уже взрослый и, хотя жениться ему ещё рановато, но ему полезны регулярные физические упражнения с женским телом.

Каждый раз, когда наша парочка взаимных удовлетворяльщиков посещала почтенную маменьку, а затем собиралась уезжать в Зинину квартиру для выполнения известной механической операции, любящая мамаша напутствовала сына словами:

— Лёнечка, береги себя! Не переутомляйся там!

А однажды Зина перед самым отъездом случайно услышала, как в соседней комнате зазвонил телефон и трубку подняла всё та же Лёнчикова мамаша.

— Это очень срочно или не очень? — спросила она тихим, заговорщическим, но строгим голосом.

Видимо, на том конце провода ей дали возможность самой судить о степени срочности и важности поступившего сообщения. Мамаша послушала и заколебалась, потому что звонивший был кем-то очень близким и полезным. И сказала с сомнением в голосе:

— Я даже и не знаю… Дело в том, что Леонид Антонович сейчас с ЖЕНЩИНОЙ… Они уже скоро должны выехать… Ну вы же знаете: он по субботам — всегда… Врачи ему прописали строгое соблюдение ритма…

У Лёни-банкира было одно обыкновение: он ничего и никогда не спрашивал у Зины про её прошлое, про её думы и чувства, про её жизненные планы. И про всё своё — тоже ничего и никогда не сообщал. Если Зина лезла к нему с расспросами, он уклонялся и ускальзывал ото всех неприятных тем. Если её вопросы становились настойчивее — отмалчивался. Если Зина решительно требовала ответа на что-то жизненно важное, отмалчивался и тогда.

— До каких пор наши отношения будут продолжаться в таком духе? — спросила она однажды банкира.

— А что, разве у нас что-то плохо?

— А что — разве у нас что-то хорошо? — в тон ему ответила Зина.

Лёня, прекрасно понимая, куда уходит разговор, отмолчался и ни на какие вопросы, за кого он принимает Зину — за проститутку или за нечто более ценное и уважаемое, так и не отреагировал. Специальные и дорогостоящие курсы по обучению манипулированию людьми, специальные консультации с психологами и сексопатологами — он когда-то посещал не зря. Это и впрямь был очень умный человек! Под конец этой беседы он выбрал нужный момент и нужным голосом, при нужных жестах, кивках и взгляде сказал:

— Ну, ты же понимаешь, что наши с тобой отношения — это не просто так?.. У нас же ведь с тобой не так, чтобы здравствуй и до свидания. У нас — глубже. — И — многозначительная пауза, которая в точности легла на душевное состояние Зины в эти секунды и поэтому не была нарушена её возражениями.

Зина устала от бесполезных споров, и ей хотелось помолчать. Вот она и промолчала в ответ.

Своему Духовному Наставнику она рассказала и про этот тяжёлый разговор с Лёнчиком. А однажды она поделилась с ним ещё и такими соображениями:

— Я всё прекрасно понимаю и называю вещи своими именами. Он пользуется мною — это однозначно. А я знаю себе цену! Не зря же огромных размеров фотография с моим изображением помещена на Большой Садовой в витрине одного из самых крупных фотомагазинов! Изображение женщины с некрасивым телом и лицом не стали бы демонстрировать в купальнике как образец возможностей знаменитой американской фотоплёнки! Да, я красива! Вся с ног до головы! И — несмотря на возраст! И я это знаю точно! А он пользуется мною! А если ты чем-то пользуешься, — плати! А я стою — дорого!

Проповедник из секты в этом месте монолога усмехнулся, а Зина, уловив эту усмешку, решительно продолжала:

— Пусть это будут не деньги, я же не какая-нибудь там проститутка, но пусть хотя бы поможет мне материально! Ведь мне же очень тяжело содержать его! Его — банкира!

Проповедник невозмутимо слушал.

— Он, правда, уверяет меня, что его дела в банке идут не блестяще, что-то там у него, якобы, не удаётся, что-то он там где-то задолжал, но ведь все его финансовые беды несопоставимы с моими трудностями! Я же вижу, сколько денег он носит при себе! Да я и за год столько не заработаю, сколько у него лежит в бумажнике! Какой же он мелочный, какой скользкий, какой расчётливый!.. Ненавижу!

Духовный Наставник сдержал в себе что-то, терпеливо процитировал Библию и сделал нужное назидание своей заблудшей овечке. А та вдруг безо всякой связи со своими предыдущими мыслями или даже в полном противоречии с ними выдала такое:

— И ещё, Платон Петрович: я очень боюсь из-за своей дочери…

— Чего ты боишься? — не понял Проповедник.

— Я боюсь, что она прибежит ко мне когда-нибудь домой, как раз когда у меня будет ОН!..

— Ну и что из этого?

— Как вы не понимаете? Да ведь ОН — увидит её!

— И что в этом плохого?

— Плохого? Так-то он думает, что у меня есть только один ребёнок, а после этого узнает, что у меня — ДВОЕ ДЕТЕЙ!

— И он тебя не возьмёт замуж с двумя детьми?

— Конечно!

И тут обычно такой вежливый и сдержанный Проповедник взорвался:

— Да что ж ты за дура такая?! Неужели ты не понимаешь, что твоя родная дочь — это твоё бесценное сокровище, дарованное тебе господом нашим, что даже кончик ногтя на мизинце ноги твоей дочери стоит дороже этого твоего!.. — тут Проповедник употребил длинное и сложное матерное слово, образованное от глагола «долбить».

Зина даже просветлела лицом после этого. Матюкающийся Проповедник вселил в неё веру и силу.

— Но что же мне сказать, если она всё-таки появится у меня в доме как раз при нём? Как себя вести?

Проповедник, покрасневший было от злости, успокаивался.

— Представишь, познакомишь, — спокойно и просто, но всё ещё тяжело дыша, сказал он. — Скажешь так: это моя дочь. Она живёт отдельно от меня, но изредка приходит ко мне в гости, чем и доставляет мне огромную радость!

— Ах, Платон Петрович! Ведь это так и есть: радость! Радость! — закричала Зина и заплакала. — Я ей всё уже давно простила, и я её очень-очень люблю!

— А если твой хахаль спросит: почему ты, мол, раньше мне об этом не докладывала, так ты ему ответь: А ПОТОМУ, ЧТО ТЫ МЕНЯ НЕ СПРАШИВАЛ!

— А это так и есть: он меня никогда и ни о чём не спрашивает! Он не хочет знать, кто я, что я, что со мною было! Ему так удобней жить — ничего не зная обо мне!

— Дура ты, дура, — сказал в тот раз Проповедник.

— Ох!.. И не говорите, Платон Петрович! Дура! Дура! — ответила ему Зина, тщательно отирая перед вынутым из сумочки зеркальцем выступившие слёзы, а заодно и приводя в порядок причёску.

Студенту Васе, который часами просиживал у неё в приёмной рядом с её секретарским столом, она спокойно ответила так на его упрёк, что, мол, она крутит-вертит с банкиром из-за того только, что тот богат:

— Богат? Ну да — богат. А зачем мне нищий? И ничем не замутнённый взгляд двух ярко-голубых озёр.

Взгляд прямо в наивную душу влюблённого мальчика.

— И вообще: он хороший. Я тебя как-нибудь познакомлю с ним. Уверена: он тебе понравится!

Студент при этих её словах и при этом озёрном взгляде подавленно промолчал и чуть не расплакался.

В другой раз она сказала ему:

— Ах, миленький мой! Поверь: я тебя отшиваю совсем не потому, что ты такой плохой. Просто ты ещё такой молоденький и такой ещё глупыш! Ну чего ты дуешься, чего ты сердишься на меня? Ну не сердись!.. Ну, пожалуйста, миленький, не сердись, дружочек!.. На вот, скушай-ка лучше шоколадку — это мне сегодня поднёс один шикарный грузинчик.

— Какой ещё грузинчик? — с ужасом спросил Вася.