Но в чём же заключается её превосходство надо мною?.. И чем я заслужил такое презрение?.. А если бы я подошёл к ней с миллионом долларов и сказал: «Давай переспим!», разве бы она посмотрела на меня таким же взглядом?..

Я так никогда и не смог ответить на эти вопросы.

Итак, она сказала мне:

— А с чего ты взял, что я время от времени не занимаюсь любовью?

С показным равнодушием я пожал плечами:

— Занимаешься, ну так и занимайся на здоровье. Это ведь как раз то самое, что я тебе настоятельно советую для снятия стрессов.

— Дважды в неделю. По строгому графику. Мой мужчина человек очень занятой. Так же, как и я. После этих слов Зина встала из-за стола — дело происходило, как всегда, в моей комнате — и с каким-то новым для меня ядовитым выражением поблагодарила меня за гостеприимство (мы как раз пили чай с пирожными) и вышла.

Мне даже и перед самим собой не хотелось сознаваться в каком-то не совсем понятном для меня поражении. Словно бы продолжая изображать перед кем-то напускное равнодушие, я подумал: «В конце концов теперь-то уж проблема плохого настроения и стрессов решается полностью. У женщины есть любовник, вот пусть он её и развлекает и отвлекает, и лечит от хандры, и утешает, когда она разревётся. Ну причём здесь я?»

Целых два дня после этого мы то ли не виделись на самом деле, то ли избегали друг друга… Я вдруг понял, что вроде бы как обижаюсь на что-то, а она на меня вроде бы как злится, и, поняв это, решил быть выше мелких житейских страстишек. Был как раз канун нового года, и я, воспользовавшись случаем, даже и подарок ей преподнёс, рассудив про себя так: мол, любовник любовником, а это — от меня. Просто так, от чистого сердца. Я ведь ни на что не претендовал и ни на что не обижаюсь. Подарок — это было что-то из парфюмерии — был принят несколько сдержанно и недоверчиво, но я всеми силами дал понять: хочу, мол, чтобы между нами были самые добрые, самые приятельские отношения.

Был ли тот неприятный и странный разговор, не было ли его — какая разница? Так рассудил я тогда и правильно сделал. И словно бы та наша беседа состоялась не несколько дней назад, а только что закончилась, я уже после новогодних праздников спросил Зинаиду:

— Хотя бы фотографию показала, что ли…

Она молча принесла из своей комнаты две фотографии и почему-то с величайшим волнением протянула мне одну из них.

— Их у меня всего две, но эту не надо… Это я так просто…

— Не надо — так не надо, — согласился я.

— Его зовут Леонид Антонович. Он — банкир.

— Леонид Антоныч — так Леонид Антоныч; банкир — так банкир, — чуть ли не зевая от скуки и взяв в руки снимок, я приготовился тщательно и обстоятельно изучать его, проникать в самую глубинную сущность изображения…

Никакой глубинной сущности не оказалось, и никуда проникать не пришлось.

Удар был таким сильным, что я вздрогнул и побледнел от неожиданности. Ничего более гнусного я, кажется, ещё никогда не видел в жизни. Ну разве что в кино. В индийском. Когда показывают какого-нибудь злодея, роль которого исполняет тщательно подобранный по всей многолюдной Индии артист… Я смотрел на фотографию: смуглый и черноглазый человек сидит в ресторане и смотрит прямо в объектив; всё лицо, вроде бы и улыбчиво и даже как-то добродушно, но слеплено оно лишь из одного-единственного материала — из Порока. Порок так прямо и сочится из этого лица… Потрясённый, я откинулся на спинку кресла и долго молчал.

Похоже, что Зинаида ожидала от меня чего-то похожего, но всё-таки не в такой степени.

— Какой он, скажи, как ты думаешь?.. Что ты увидел в нём? — спросила она. — У него турецкая примесь, в роду у него были турки — поэтому он такой чёрный… Но это — ничего, он — очень порядочный…

Я молчал. «Если скажу ей правду, — с каким-то ужасом подумал я, — она меня возненавидит, и мы окончательно поссоримся».

— Что ты увидел в нём? Ты должен был что-то увидеть… ты же должен понимать…

«А скажу неправду — поймёт, что лгу. Я ведь ещё ни разу не обманывал её… Ну, возненавидит — так возненавидит, — продолжал размышлять я. — Как-нибудь переживу».

И я сказал нечто страшное:

— Да тут и понимать нечего. По его роже и так всё видно.

— Что видно? Что видно?.. Всё ты выдумываешь! Ничего такого и не видно!.. Это прекрасный человек! Я тебе не верю! — Зина вскочила и, подбоченясь и сверкая глазами, выкрикнула: — Зато в тебе самом — много гадостей! Я тебя ненавижу!

— Не веришь — так не веришь, много — так много, ненавидишь — ну и на здоровье, — равнодушно и устало ответил я. Теперь уже я не притворялся, мне теперь действительно было наплевать на эту женщину и на её судьбу. Вслух я сказал: — Да ты садись, чего ты всё стоишь? И глазами меня так не сверли — меня этим не прошибёшь. Показывай лучше вторую фотографию!

Зина снова уселась рядом со мною, но показывать фотографию не спешила — дрожащими руками прижимала её к своему животу.

— Не надо. Теперь-то уже зачем? Ты и так всё понял, — сказала она тихо.

— Ничего я пока ещё не понял! — прикрикнул я на неё. Главного не понял: как ты можешь ходить с таким человеком по улицам?

Зина снова вспыхнула:

— А я и не хожу! У него есть машина! Шикарная, между прочим! За семьдесят две тысячи долларов! И он меня в ней возит! Вот так-то!

— Но всё равно: приходится ведь где-то появляться на людях… Ведь люди о тебе плохо подумают, если увидят в таком обществе!

— Никто плохо не думает. Все только хвалят. Подружки — так даже и завидуют.

— Ну, хорошо, а твоя мать, твоя сестра — они-то видели?

— Видели.

— Ну и что?

— Ничего. Нормально. Мать только говорит: почему ты замуж за него не выйдешь, а мне стыдно признаться ей, что это не от меня зависит, и я сказала, что просто раздумываю и всё никак не решаюсь…

— Ничего не понимаю… Отказываюсь понимать!.. Ну ладно. Показывай же, наконец, вторую фотографию!

Она покорно показала.

Удар был ещё сильнее прежнего: самодовольный, цинично ухмыляющийся хам в майке и шортах сидел, широко расставив волосатые ноги, в каком-то плетёном кресле на фоне своей шикарной машины за семьдесят две тысячи долларов и каких-то пальм. В зубах сигарета. По роже одним сплошным пятном расплылось безграничное самодовольство.

Может, она разыгрывает меня?.. Или это всё мне приснилось?.. Ведь снится же мне постоянно один и тот же дом на горе с видом на озёра; я выхожу из этого дома и гуляю вдоль озёрных берегов, или ухожу в лес, а потом возвращаюсь домой, и всё так натурально, будто наяву… Так, может быть, и это мне снится?

Затосковал. Какая всё-таки безотрадная штука жизнь! Потом успокоился — в конце концов меня это всё никак не касается; я в этой истории — чужой. Немного погодя сказал:

— В той газете, что ты мне тогда показывала, можно было бы найти лица и получше этого.

— А я же тебя просила: Павлик, напиши письма! Напиши письма! — Зина чуть не плакала. — А ты только смеялся надо мной. Благородного из себя корчил — работорговлей он не занимается! Сводничеством не занимается! Русских женщин не продаёт!..

— Но откуда же я знал, что твои дела настолько плохи?.. Ну ладно! Давай напишу! Прямо сейчас! Где твоя газета, где твои адреса?

— Выбросила я ту газету.

— Купи новую.

— А новую покупать не буду. Судьба это, Павлик. Вот и всё. И ты, — у Зины в горле что-то клокотнуло, — извини меня, пожалуйста, если я тебя чем-то обидела.

— Ну что ты, — сказал я. — Это ты меня прости.

«От безделья это всё, от безделья!.. — думал я потом с досадой на самого себя. — Вечно я лезу туда, куда не надо!» И в самом деле — ну чего соваться? Пусть женщина живёт себе так, как ей нравится. А Публий Овидий Назон таким балбесам, как я, прописал в своё время на такой случай мудрый рецепт: