Но она возразила: нужно непременно в письменной. Нужны буквы. Нужен текст. Ты сам говорил, что главный редактор одного московского журнала — твой знакомый. Вот ему и пошлёшь. А напечатанное дойдёт потом туда, куда надо, и будет принято к сведению кем надо. Это будет прошение, подлежащее рассмотрению. А сказанное вслух, так же, как и картинки, — может и не дойти. Оно просто улетучится в космос и рассеется в нём без следа.

И ещё: прошение — не от каждого человека будет принято к сведению. А только от хорошего. И от тебя оно непременно будет принято!

Нет, — подумал я тогда, — это не безумие, не глупость и не каприз. Это — какая-то форма наивности, доведённой до крайности. Или наивности, доведённой до гениальности. Я имею дело с женщиной, в которой причудливо сочетаются святость и развратность, мещанское убожество и возвышенность духа, бабья глупость и своеобразный ум. А отсюда и ТАКОЕ. Вот и всё.

И в конце концов, откуда мне известно, что высших космических инстанций, рассматривающих жалобы землян, нет? Да, на первый взгляд, может показаться, что эти инстанции, если и существуют, то они глубоко равнодушны или даже враждебны к людям. Но, может быть, инстанции эти самые не суть однородная масса космических недоброжелателей, а это нечто пёстрое; там тоже идёт своя борьба мнений — одни боги сочувствуют нам, другие нас презирают… Ведь именно таким видели этот верховный мир древние греки и римляне… И вот: прозорливая, умная женщина просит меня обратиться к этим богам…

С другой стороны — великий Булгаков. Уж на что был гений, а и то рассуждал точно так же, как и моя Зиночка: достоверно известно, что роман «Мастер и Маргарита» создавался им в качестве некоего художественного прошения к земному божеству по имени Сталин, который прочтёт предлагаемый текст и, потрясённый, изменит к лучшему судьбу просителя! В это страшно поверить, но доведённый до отчаяния Булгаков рассуждал именно так!.. И чего тогда удивляться, что простая советская баба мыслит подобным же образом?

А я и не удивляюсь. Кто я такой, чтобы судить великого Булгакова? А я и не сужу… И не удивляюсь Зинаиде, и не осуждаю её. Точнее: пытаюсь не удивляться и пытаюсь не осуждать. И я тогда подумал: а почему бы и нет? Женщина просит.

Попробую. Ведь не будет же от этого никому и никакого вреда!.. И тогда по принципу «dictum — factum» (сказано — сделано) — я и стал писать.

Летом 1959-го года в городе Ростове-на-Дону в одной ничем не примечательной советской семье родилась девочка.

Поскольку девочка родилась в семье русской, а Россия себя издавна считала преемницей Византии, Древней Греции и Древнего Рима, девочку нарекли Зинаидой, что в переводе с древнегреческого означает ЗЕВСОВА. Та, которой покровительствует Зевс.

Спустя три года после рождения Зинаиды в этой же семье произошло прибавление: родилась ещё одна девочка, которую назвали Татьяной, что в переводе с того же языка означает УЧРЕДИТЕЛЬНИЦА.

Их мать, Вероника Сергеевна (Приносящая Победы дочь Высокочтимого), и их отец Николай Панкратович (Побеждающий Народы сын Всесильного) были простыми, ничем не примечательными советскими тружениками; оба были воспитаны в послушании советской власти и любви к Ленину-Сталину, оба своим трудом выбились в люди и имели высшее образование. И оба хотели своим дочкам счастья: чтобы девочки благополучно выросли, чтоб выучились и чтобы повыходили замуж, а ещё — чтоб мужья не пили, чтоб у них дети были живые-здоровые, чтоб в домах у них там всё было, чтобы в магазинах на Советской Земле не переводились продукты, а главное — хлеб, а на Планете, чтобы не было войны.

И всё в жизни обеих девочек (а главное Зинаиды, ибо речь здесь идёт прежде всего о ней) так оно в точности и шло именно по этому самому пути. И ничто не предвещало никаких отклонений от него до той пор, пока дело не коснулось любви.

А первая любовь у Зины была с Вовой из соседней квартиры. Пока взрослые сидели за столом и оживлённо беседовали о чём-то очень умном и важном, Вова и Зина, которым тогда было по пяти лет, сидели под этим же самым столом, и у них там тоже велась своя беседа. И тоже — очень серьёзная. И закончилась эта беседа объяснением в любви и поцелуями в губы.

На другой день Зина рассказала маме о том, что целовалась под столом с Вовой в губы, а Вероника Сергеевна посмеялась-посмеялась да и затем сказала с напускною строгостью:

— Больше так не делай, а то губки будут болеть. Зина потрогала свои губы и с удивлением возразила:

— А у меня не болят!

Мама опять рассмеялась. На том всё тогда и кончилось.

В школе Зина Зинченко была примерною девочкою и училась только на «хорошо» и «отлично». Сидела за партою прямо, не скрючившись, чтобы не портить фигуру — так её учили родители. Когда была октябрёнком, носила звёздочку с изображением маленького Ленина, а потом, когда подросла, стала носить красный галстук и отдавала пионерский салют. Как и полагается девочке из порядочной семьи, она исправно получала музыкальное образование, обучаясь игре на фортепьянах в музыкальной школе. Кроме того, в разные годы школьного детства она занималась то балетом, то русскими народными танцами, то фигурным катанием, то лёгкою атлетикою; она умела кататься на лыжах и на коньках, что для южного Ростова крайне нетипично. И что потом самым роковым для многих мужчин образом скажется на её фигуре, походке и манере держать себя на людях.

Но то — потом. Пока же она училась в классе «А», а Вова, что из соседней квартиры, — в классе «Б». В том же классе «Б» был и мальчик по имени Андрюша, о существовании которого Зина даже и догадываться не будет вплоть до самых последних недель обучения в самом последнем классе (то есть, аж в десятом!), когда этот мальчик вдруг объявится и будет иметь значение для нашей истории. Школа была огромных размеров, а Зина была девочкою хотя и с весёлым и общительным нравом, но одновременно была она и какая-то слишком уж погружённая в свои мысли. Так что, ей было не до всяких там посторонних мальчиков из соседних классов. Но Вову она хорошо помнила: есть такой. Особый, необыкновенный. И вот, когда ей и Вове было уже по двенадцати, любовь снова вспыхнула в их сердцах. После нескольких задумчивых вечерних прогулок Вова взял да и поцеловал Зину уже очень серьёзно, прямо-таки по-взрослому, и Зина впервые почувствовала глубокое волнение, которое, скажем наперёд, не скоро повторится в её жизни.

К этому времени она уже знала от подружек, как это всё там, у них, у этих взрослых, бывает. Однажды поздно вечером она случайно подслушала разговор папы с мамой: папа пообещал маме, что сегодня он сделал семь раз, а вот завтра — сделает все десять! (Влияние коммунистической пропаганды — повышенные социалистические обязательства!) Зина не знала, много это или мало, но цифровые данные запомнила и четверть века спустя на нравоучения уже постаревшей матери ответила весело и хлёстко. А мать только руками всплеснула.

— Да ты откуда знаешь-то про меня? Отец, что ли рассказал?..

— И не отец! А я ещё в детстве всё слышала, о чём вы там шептались за перегородкой на старой квартире!

Мать схватилась за голову и то ли со смехом, то ли уж по-настоящему с досадой запричитала:

— Вот же ты господи! Да как же это мы так, два дурака, — ни о чём не думали тогда!..

А летом того же года она поехала к папиным родственникам в Дубовский район Ростовской области.

В свои тринадцать лет она не очень любила девчачьи кукольно-тряпичные забавы и предпочитала бегать по улицам, лазить за ягодами на огромную тютину — так в Ростовской области называется тутовое дерево, стрелять из лука и купаться в речке. Со своими двоюродными братьями и их друзьями она допоздна гоняла на мотоциклах, разумеется, сидя пока ещё на заднем сиденье и обхватив руками, а иногда и крепкими загорелыми ногами чьё-то впереди сидящее туловище.