А за ними двумя увязался Митя. Жили отдельно; женщина с сыном — на одной квартире, молодой мужчина — на другой. Всё светлое время суток проводили вместе. Тёмное — порознь. В самых глубоких недрах своего подсознания Зина свято хранила основную тайну всей своей жизни: она должна принадлежать одному-единственному мужчине. Тому, который был самым первым и после которого уже не должно быть никакого другого.

Митя смутно подозревал, что у этой женщины есть какая-то роковая тайна, но постичь её своим молодым и легкомысленным умом был не в силах. Просто чувствовал, что подходит к чему-то такому грандиозному, куда соваться ну явно нельзя. И не совался.

С новым мужчиной Зина весело и непринуждённо проводила время: смеялась с ним, танцевала, и пела, болтала, и мечтала. Казалось, вся её прежняя скованность бесследно исчезла. Но, как только доходило до чего-то большего, изнывающий от любви Митя тут же получал отпор. Всё — как встарь.

Одиннадцатилетнего сына мать попросила никому и ничего не рассказывать, и тот не по-детски, а прямо-таки по-мужски сдержал своё слово и так никому и никогда не выдал маминой тайны.

Зина и Митя возвращались в Ростов «просто друзьями». Все трое ехали в одном купе, причём было наперёд известно, что с первых же секунд прибытия в Ростов Мите нужно будет отойти в сторону — на вокзале ожидался законный отец семейства, который взял на себя обязательство подвезти жену и сына домой на одной из двух своих шикарных машин.

И так оно и оказалось: встретил, взял вещи, понёс по перрону… Митя, как человек-невидимка, шёл рядом, весь бледный от злости, и кусал себе губы. А Андрей и понятья не имел, кто это такой и не обращал на него ни малейшего внимания — перрон и так был набит людьми до отказа.

Машина хлопнула дверцами и отъехала, а Митя остался стоять на привокзальной площади — в изумлении и в одиночестве.

Всю ночь бедняга пребывал в состоянии, близком к безумию. А рано утром он пришёл к дому, в котором жила его возлюбленная и позвонил ей из ближайшего телефона-автомата:

— Выходи, — хриплым голосом взмолился он.

Зина и её законный муж спали в ту ночь в двух разных комнатах. Сын был в третьей комнате. А дочь жила вообще не в этой квартире, а в бабушкиной. Зина спросила тихо — так, чтобы не услышал никто в двух других комнатах:

— Ты хоть соображаешь, который теперь час?

— Соображаю. Выходи срочно! Выходи — обязательно! Мне нужно тебе сказать что-то очень важное!..

— Да как же я выйду в такую рань?

— Выходи, слышишь! Или я весь ваш дом разнесу сейчас к чёртовой матери!

Зина вспомнила его вечно безумное выражение глаз и испугалась скандала. Оделась и, прихватив с собою собаку (у неё тогда был голубой дог — пёс редкой и очень дорогой породы, объект всеобщей зависти), вышла якобы погулять. Шикарная женщина и шикарная собака.

Муж вроде бы как продолжал спать в другой комнате, и Зина надеялась, что он — как тот самый муж в Риге — спит себе и ничего не слышит.

Она ошибалась. Андрей Краславин обладал кое-какими способностями (а иначе бы его не взяли в КГБ) и потому услыхал подозрительно ранний телефонный звонок, еле слышное, но взволнованное бормотание жены в ответ кому-то неведомому и затем — возню и звуки отпираемой и запираемой двери.

Митя выглядел совершенно обезумевшим. Никакой такой ценной и срочной информации, ради которой Зине стоило бы вставать с постели в пять утра и куда-то бежать сломя голову за её получением, он, естественно, не сообщил. Одно сплошное «люблю-люблю-люблю». Безумный взор и заявки о том, что он без Зины жить больше не может, не может, не может. Ни дня, ни часа, ни минуты, ни секунды, ни полсекунды…

Nihil probat qui nimium probat — ничего не доказывает тот, кто слишком много доказывает. Зина не знала этой латинской формулы. Просто понимала своим женским умом: вся эта громада доводов ничего не стоит. И чем сильнее становится нагромождение этих доводов, тем меньше им цены. Она что-то пыталась возразить безумцу с чёрно-синими глазами, но — тщетно.

Так в разговорах, проходящих на очень высоком эмоциональном уровне, они перешли из Европы в Азию по мосту через Дон и оказались на городском пляже, распугивая своим шумом спящих то там, то сям бомжей, имевших привычку в летнее время жить в этом районе Ростова.

Река Дон у городского пляжа сильно сужается, приближая к гористому европейскому берегу плоский азиатский берег, и поэтому, когда Андрей окончательно заподозрил что-то неладное и вышел на балкон, он без особого труда увидел на не очень далёком противоположном берегу знакомую фигуру в знакомой ярко-красной майке, в знакомых белых шортах и со знакомым псом на поводке. Рядом с этими двумя знакомыми существами крутилось какое-то новое — незнакомое и в военной форме.

Сесть в собственную машину, промчаться сначала по спящим улицам города, потом по Ворошиловскому мосту на левый берег Дона, а там спуститься, круто завернуть под мост и недозволенным маршрутом ворваться на городской пляж — дело нескольких минут для того, кто рулём и мотором владеет так же хорошо, как и собственными нервами.

И вот он — драматический момент: двое мужчин стоят друг напротив друга, и один другого спрашивает:

— Ты кто такой?

— Я её люблю! Вот, кто я такой!

Андрей оторопело присматривался: безумная отвага в безумных глазах совершенно невероятного цвета и совершенно невероятного содержания.

— А ты знаешь, что она моя жена?

— Знаю! Она твоя — лишь на бумаге! У тебя уже давно есть другая! Разводись поскорее, и твоя — будет моя!

Выдержать взгляд этих глаз, которые непонятно что выражают, да ещё и при такой предельно простой логике было невозможно хотелось или матюкаться, или смеяться, или плюнуть на всё и уйти.

Андрей покачал головой.

— Ну ты и идиот! Да ты хоть знаешь-то, придурок, что у неё двое детей?

— Знаю! Я готов взять их себе!

— Да ты хоть знаешь, что она шлюха самая обыкновенная?

— Это не правда! Я не шлюха! — закричала Зина.

— А ты, падла, заткнись, тебе слова никто не давал! — и звонкая пощёчина.

— Не смей бить женщину! — истошно заорал Митя.

Ну уж тут нервы не выдержали и у Андрея:

— Это не женщина! — завопил он. — Это моя жена! Запомни: она — моя собственная жена!

Никакого смысла в этих словах, конечно же, не было и в помине. Ведь, если она шлюха и тебе не дорога, то тогда зачем ты объясняешь этому мужчине, что брать её в жёны не стоит — мол, у неё дети, да и шлюха к тому же… Но до драки дело всё-таки дошло. И если Андрей имел какой-то жуткий разряд по борьбе самбо, то и Митя был не промах — он ведь был не простым офицером, а вертолётчиком и десантником.

Голубой дог лаял, шикарная женщина в красной майке и белых шортах кричала и плакала, а мужики дрались на песке возле мутных вод тихого Дона.

Несколько оборванных бродяг с интересом наблюдали из-под покосившихся тентов это бесплатное представление.

Наконец драчуны разошлись — это Зина всё-таки сумела разнять их. Андрей успокоился.

— Да забирай ты себе эту проститутку, и живите как хотите! — примерно такие слова, если опустить мат и изложить всё на нормальном языке, проорал он на прощание, сел в машину и укатил восвояси.

Но жена всё ещё была его собственностью, на которую он мог при желании и предъявить права.

Вскоре он заехал на работу к своей законной супруге с целью проверить, как она там использует не принадлежащие ей тело и душу — по назначению ли и не в ущерб ли законному владельцу. Кроме того, ему хотелось заполучить некий компромат, который потом можно было бы при случае использовать.

Итак, он подъезжает к киоску, по-хозяйски, на правах custodis morum (то есть — стража нравственности) входит в него, а там, как и ожидалось, — жена со всё тем же мужчиной.

— Ты опять здесь?

— Опять! — заорал Митя, уже готовый к новой драке.

Но Андрей вёл себя уже спокойно.