И вот в этом противостоянии Максим и длил свои дни.

«Лень – это первый этап освобождения от творчества».

Максим помнил эту фразу Подруги Жены, но не придавал ей особого внимания.

Ну сказала, и все.

Как бы между прочим.

И есть разумное продолжение: ни самим творчеством, равно как борьбой за его сохранность, ему заниматься не приспичит.

Хотя порой казалось, что его жизнь не оставляет на земле какой-то феерический след.

И вместе с тем в любой день, в любом ракурсе ему рисовались перспективы высокого полета.

Например, он, презрев потрясающий идиотизм, пытается понять, зачем все стремятся к жизни архироскошной, входят в конфликт с собственной совестью, уставшей заведовать чем-то чинным и благородным.

И вот в пору, когда он обо всем этом болезненно раздумался, опять появилась она, Подруга Жены.

Они о чем-то пошушукались с Верой, потом гостья сказала:

– Трудно у души вымогать то, чего в ней нет.

Он сделал любопытным лицо, и она пояснила:

– Мне почему-то тошно смотреть на весь род человеческий.

Он – летуче – попробовал опустить себя в такое состояние.

Но у него ничего не получилось.

А Подруга Жены продолжала:

– У каждого человека есть только относительная свобода. Но как увидеть в синхроне живопись и музыку, если одним заведует зрение, а вторым слух? – Она помолчала и добавила: – Вот почему нужно духовное прозрение, которое не вписывается в режим практической жизни.

И как бы заряженный пессимизмом, Максим подумал: «А к чему, собственно, приближается мир, если жизнь – это невероятный подарок, ценность которого, к сожалению, понять до конца не дано почти никому?»

Но эта мысль, коли признаться, принадлежит не ему.

Ею обладал один плешивец, которого он, не позднее вчерашнего вечера, вез в аэропорт.

И уже на полдороге понял, что тот полон глубинных страхов.

– Мой дед, – говорил он, – не слыл духовно насыщенным, но был озабочен радостью за моего отца.

– Кем же он был? – вяло, но поинтересовался Максим.

– Летчиком, – ответил лысак. – Причем пилот из него получился экстракласса.

– И вас никогда не тянуло… – начал было Максим, как плешивец его перебил:

– У меня даже бранная кличка была Летун. А мне жутко было признаться, что я боюсь любой, в том числе и незначительной высоты.

Додумать до конца свой следующий вопрос к сыну летчика Максим не успел. Заговорила Подруга Жены:

– Примитивная мораль – это боковой документ жизни. Ибо все честное и человеческое обретает высокий смысл только в экстремальной обстановке.

И Максим вспомнил, как кто-то ему говорил, что на войне и хорошее и плохое – все обретает остроту. Потому как это случается перед прощанием с самим собой.

И вдруг ему подумалось: а как бы он повел себя на войне?

Ведь в книгах о фронтовиках, хотя он их прочитал не очень много, трудно было правду отличить от вымысла.

А человек приспособлен к любой обстановке.

Даже ради естественного, хоть и не единственного развлечения.

Но один раз поэтическое откровение о подрывнике долго держало его в удивлении, как будто от только что увиденного:

Улыбка антихриста.

Ведь веселило его то, что он убил людей!

Но тут логика была отправлена в сторону реальной жизни.

Ведь подрывник уничтожал врагов.

Тех, кто пришли на нашу землю, чтобы поработить ее.

А Подруга Жены тем временем засобиралась домой.

– Ну что, таксольчик, – ядовитенько обратилась она к нему, – домчишь или только дорогу покажешь?

И Максима чуть подранил этот ее тон.

Почему-то ему показалось, что она уже «переночевала» в его мыслях и, как шелудивая лошадь, повалялась и в чувствах. И теперь будет добивать его своей умнотой.

И, зацепившись за паузу как за некий отказ, Подруга Жены обратилась уже к Вере:

– Может, ты ему, Верунция, прикажешь?

И он вышел из дома первым.

Первый раз Подруга Жены, угнездившись рядом с Максимом, не стала малевать себя перед зеркалом обратного вида.

Она вообще не была накрашенной, а поэтому выглядела более чем блекло.

– К бабке? – спросил Максим.

– Нет! – ответила она. – На этот раз в церковь.

Всю дорогу она молчала, только один раз произнесла:

– У тебя не бывает ощущения, что ты что-то важное недоделал, а что именно, вспомнить никак не можешь?

– Газ, что ли, не выключила? – наобум напомнил он.

Она махнула рукой и опять замолчала.

К церкви она присматривалась так, словно в ее дворе поджидала засада. Сколько раз она порывалась зайти, потом внезапно останавливалась и вновь возвращалась к машине. Рядом гомонили вороны.

И тут на аллеистой дорожке появился священник.

– Он! – воскликнула Подруга Жены и устремилась ему навстречу.

– Святой отец! – обратилась она к нему. – Я недостойна находиться рядом с вами.

– Почему же? – спросил священник.

– Потому что не крещена. – И она заторопилась высказать то, что считала нужным в данную минуту. – И вообще я погрязла в грехах.

Священник смиренно-степенно ответил:

– Все мы грешны. А покреститься можете в любое время. Я сейчас скажу…

Но Подруга Жены взмоленно перебила его:

– Я хочу, чтобы меня крестили только вы!

Он недоуменно переглянулся, кажется, с куполом церкви.

Рядом шмякнулась воронья известка.

– Давайте уйдем из-под дерева, – предложил он.

И они сделали несколько шагов в глубь двора церкви. И о чем они там говорили, Максим не слышал.

Подруга Жены вернулась все в той же задумчивости.

Только порывшись в сумочке, достала сигарету и закурила.

Максим почти безучастно наблюдал за ней.

– Кого тебе бывает жальче убивать: муравья или паука? – вдруг спросила она.

– Я как-то об этом не думал, – ответил Максим. – А вот мух и комаров ненавижу.

– Почти как Пушкин, – констатировала она.

Затушив сигарету, села в машину.

– Ты что, в святые решила податься? – спросил он.

Она сбрила его ухмыль полым взглядом.

– Что ты понимаешь в человеческой сущности? – И добавила: – А в бабской тем более.

Подруга Жены, чуть перемолчав, начала:

– Ты хоть кого-нибудь когда-нибудь пробовал понять?

Эти дважды «-нибудь», кажется, давили ему на гланды.

И он закашлялся, прежде чем спросить:

– Зачем?

– А затем, чтобы хотя бы побыть соучастником сострадания.

Максим заметил, что слушает ее не дыша. Потому шумно вздохнул.

– Я об этом тоже никогда не думал.

– А зря, – произнесла она и, выйдя из машины, куда-то убрела.

Кажется, этот мужчина с ним уже ехал.

Во всяком случае, улыбнулся он ему как старому знакомому.

И спросил:

– Сколько у тебя час стоит?

Максим назвал.

Мужчина отсчитал нужную сумму и произнес:

– Только мы никуда не поедем.

– Как? – не понял Максим.

– Мне просто нужен собеседник, – и он уточнил: – из простого народа.

Где-то под ложечкой чуть-чуть подщекотало.

Если честно, то он уже считал себя даже далеко не середнячком.

– Так вот, – начал удивлялец, – у меня в руках то, что если не все, то многое объяснит.

И он достал из портфельчика какую-то бумагу.

И сразу бросил Максима в дивь.

Она была на английском языке.

– Это… – начал мужчина и вдруг представился: – Я – Борис Петрович. А у меня в руках документ, о котором много лет говорили, но в глаза его не видел никто.

Он достал из кармана приплюснутую бутылочку из-под коньяка и – прямо из горлышка – сделал несколько мелких глотков.

В машине запахло аптекой.

– Это директива Совета национальной безопасности Соединенных Штатов номер двадцать дробь один, датируемая аж восемнадцатым августа сорок восьмого года.