– Неужели тот самый план Аллена Даллеса? – вырвалось у Максима.

Нет, он понятия не имел о том плане. Его дважды упомянул лектор из Москвы, делая доклад в кинотеатре «Победа».

– Да, это как раз тот документ, – мотанул грузной бумагой Борис Петрович. Он, как фокусник, высмыкнул первый лист.

– Вот, слушай, – продолжил он. – Я буду переводить без подготовки, поэтому прости за заикание и запинки.

Но ни того, ни другого он не делал, а вел:

– «Наша цель – свержение Советской власти».

Он отник от текста и прокомментировал прочитанное:

– Ну, каковы союзнички? Ведь и трех лет не прошло после окончания войны!

И он стал вновь переводить:

– «Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении Советского Союза – война и свержение самой Советской власти».

Он отложил бумагу и произнес:

– Уинстон Черчилль был политической обезьяной. После смерти Рузвельта он сразу же стал повторять гримасы Трумэна. Поэтому я как сейчас помню статью в «Правде» под заголовком «Черчилль бряцает оружием». Теперь понятно, с чьей подачи он тогда так распоясался.

Борис Петрович достал трубку и попытался ее возжечь.

И Максим вспомнил, что действительно видел его когда-то.

Вот только точно не помнит, о чем у них тогда шла речь.

А Борис Петрович выхватил еще один лист и бегло начал читать:

– «Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства…»

Он несколько абзацев прочитал про себя, потом вновь выдал вслух:

– «Мы будем всячески поддерживать и подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом, всякой безнравственности».

Борис Петрович опять потерзал губами мундштук своей трубки.

– Ну что скажешь? – вопросил. – Кажется, они своего добились.

И он опять стал читать.

– «В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель».

Он еще сделал паузу и продолжил:

– «Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом, беззастенчивость, предательство…»

Борис Петрович закашлялся.

Слишком взволновала его эта часть документа.

А Максим вспомнил два случая, что произошли в доме по соседству. Один ветеран войны несколько месяцев ходил по инстанциям, выбивая себе что-то безусловно положенное. А чиновники издевались над ним как могли. И он бросился с девятого этажа.

А его сосед – пацан-наркоман убил собственную мать.

А тем временем Борис Петрович продолжил чтение:

– «Национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом…»

Он опять сделал паузу.

– Ну, каково? – спросил.

– Одно к одному! – воскликнул Максим.

– А вот чем кончается документ, – произнес Борис Петрович и прочел: – «Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем растаптывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов».

Борис Петрович изможденно умолк.

Потом, чуть отдохнув, проговорил:

– Вот тебе и мода на эмансипацию и на борьбу с женственностью.

Через минуту он стал прощаться.

– Подождите! – остановил его Максим. – Возьмите свои деньги.

– Но ведь ты вынужденно простоял, – пытался отвести руку с деньгами Борис Петрович.

Но Максим был непреклонен.

– Я считаю, – сказал, – брать плату за полезную беседу более чем безнравственно.

И Борис Петрович пожал ему два пальца.

Где-то за стеной надсадно идут старинные часы. На кухне радио призывает учиться жить по средствам. По телевизору показывают узкую семейную историю.

Все это или подобное тому раньше не мешало Максиму засыпать. А сейчас расплющивает в нем бессонницу.

И все как бы свидетельствует, что он в чем-то морально проиграл. Может, в том, что в свое время не мог освоить, как говорит Подруга Жены, «съедобные культуры»?

Но все, конечно, в нынешнем разговоре с Борисом Петровичем.

Он вдруг ощутил его, круг недоступности, за которым противоречивые истины содержат энергию высокого духа. И если открыть эти энергетические каналы, то откроется возможность более глубоко понять самого себя. Но как попасть за тот самый круг?

Максим, вращаясь среди людей, зацикленных не только на спокойном валютном курсе, ведя, собственно говоря, бездомную жизнь, начинает понимать свое если не ничтожество, то уж наверняка неполноценность.

Оттого и Подруга Жены все время демонстрирует работу некой энергии, направленную на целительную практику, где схема пропорций подчеркивает вроде бы дворцовый вид, где он и кроется, и творческий финал.

Поэтому с ним она себя ведет по заведомо упрощенной схеме, словно он имеет ко всему, что ей вздумается, прикладное отношение.

И вот уже воочию все это видя, Максим ощущает, что теряет терпение. Ибо его уже тянет вступить в пререкания с самим собой.

Он прислушался к тому, что происходит в комнате жены.

Там по телевизору, кажется, реализуется какой-то психологический сюжет.

Чего стоит кем-то оброненная фраза:

– Душа не всегда является местом для наслаждения.

А в ответ прозвучало что-то сугубо афористическое:

– Учиться у всех, учить себя.

Вот тут он согласен.

Ибо так и поступает.

И уже ощущает развитие внутренней силы.

Только многое не может еще выразить словами.

Вера же, как ему кажется, позволяет себе только энергетический массаж.

Она как бы бросает свою непонятность в упрощенный перевод, уверенная, что тупость мужа не способна хоть что-то из этого элементарного понять, не то что освоить.

А по радио среди универсальных истин вдруг пробилось такое: «Мы уже дошли до осознанного управления энергетического облика между мужчиной и женщиной. Но для этого нужна энергетическая тренировка». Он набрасывает на голову подушку и пытается уснуть, до конца уверенный, что все это надиктовано американцами, которые через наших посредников ведут глобальное оболванивание русского народа.

– У меня небольшой недостаток в роду.

Этот человек выходит из задумчивости, как из засады.

И говорит:

– Моя мама гречанка, а отец ненец. Не немец, а ненец. Ну по сегодняшнему обиходу чукча.

– А почему вы считаете это недостатком? – Максим задал этот вопрос больше по инерции, чем из необходимости. Ибо уже знал, что уровень примитива, который несколько лет назад имел северную прописку, давно опустился на юг. И плоское трактование чего-либо больше свойственно русским, чем тем же чукчам.

А седок продолжал:

– Мне один старый грек сказал, что существует три качества силы.

– Какие же? – подживил Максим вопросом его дохловатую речь.

Он заметил в себе существенную перемену.

Раньше то и делал, как молчал, как-то особо сосредоточив свое внимание на дороге.

И безучастно слушал то, что говорят его пассажиры, или седоки, как он их звал.

И часто изначальный смысл, о чем шла речь, был ему понятен.

Но способы этого понимания подпадали под законспирированную, что ли, форму.

У него как бы не хватало слов, чтобы беседовать с людьми на равных.

Но однажды ему кто-то сказал, что каждый новый день – это открытие себя самого.