Стал он захаживать в забегаловку, что открылась неподалеку от их дома.

И совершенно там не пил, тем более не куролесил: слушал, вернее, прислушивался ко всему, о чем вели речь, и присматривался к тому, что было в новинку.

Один, например, старик через пипетку поил пивом канарейку, которую – в клетке – постоянно носил с собой.

И всем говорил:

– Это моя единственная движимость.

Общий доступ позволял заглядывать сюда и бабам.

– Тут свободная зона общения, – кивнул как-то на двух особ один усач с разбойно-громобойным голосом.

И именно о нем одна из тех, на кого он уповал, сказала:

– В церкве я его раньше слышала. На крылосе. Ну, скажу тебе, бас!

Среди завсегдателей питейки Максиму бросился в глаза и еще один индивид. Это он как-то сказал, что превратил душу в собственную стену плача. А другой раз принадлежала ему такая фраза:

– Политочарованные события и телеграфный столб понуждают выглядеть либералом.

И вот именно в той питейной он неожиданно встретил Подругу Жены. И не одну.

Рядом с ней пивствовал, как говорил о таких людях хозяин канарейки, какой-то мужик с ухватистыми манерами.

Так вот пивствовать, как понял Максим, это значит коротать тут время с полупустой кружкой.

Она, видимо, заметила его сразу.

И – фразой – явно сыграла на него.

Так во всяком случае ему показалось.

А фраза была такой:

– Сейчас капитализм донашивает свою историю.

– Значит, вы знаете, что такое структурообразующие банки? – с бутылкой наперевес ринулся к ней некто с заведенными на стрельчатость глазами. – И от этого совсем не весело, – дополнил он. – Ибо экономические зоны ведут к пустоте решений.

– И к очевидной угрозе, – подтвердила О́на, – ибо лишают международного лидерства.

– Да, – сказал явно финансист, – стройная цепь взаимных отношений бездарно рвется.

И вдруг голос подал канареечник.

– Спасаешь тело, спасешь душу. – Он глянул на всех, как машинист Вселенной, и добавил: – Русские казаки изобрели стройность часовых поясов.

Говорившие от него демонстративно отвернулись.

А финансист продолжил:

– Человека порядка очень трудно вывести из состояния былого. Вернее, из логики праведности.

– О знаниях не надо говорить, – произнесла О́на. – Их надо постигать. Только это позволит увидеть глаза Бога.

Финансист – гримасой – переполовинил свое лицо.

Но только собрался что-то сказать, как О́на, как бы только что заметив Максима, сперва помахала ему салфеткой, а потом – более значительным жестом – пригласила к их столу.

– Познакомься, – кивнула она в сторону мужика, что был рядом с ней, – моя прежняя мужа.

– А почему женского рода? – нашелся как поддержать веселый стиль общения Максим.

– У меня есть мистический дар, – ответила Она, – чтобы все хорошее оставлять в прошлом.

– Чтобы потом сожалеть? – опять в кон вопросил Максим.

– Нет, – ответила Она, – развод – это форма сопротивления скуке. Ибо мнимость, в которой мы живем, позволяет продолжать эту логику вечно.

О́на покатала на ладони катышек от хлеба и заключила:

– В русском сознании, да и в целом в реальной русской жизни, столько зигзагов и вывихов, что невольно понимаешь, что это по ним когда-то был создан лабиринт. А заряженный пророчеством народ, чтобы получить большее удовлетворение, старался еще и чувства заточить в чулан.

– Потому и надо, – подхватил финансист, – похоронить историю, уничтожить традицию.

– Меня всегда изумляет, – вдруг подал голос муж Подруги Жены, – как я от твоей умности реально не свихнулся?

Кажется, он сразил ее незнакомой ей фразеологией, потому она ответила:

– В некоторых случаях это повышает интеллект. – И уточнила: – Другая сторона, надолго ли.

И разом обернувшись к Максиму и одновременно кивнув в сторону прежнего мужа, объявила:

– И это татарское иго я терпела целых шесть лет. И знаешь, под какой фамилией? – И, не дожидаясь реакции, поведала: – Бесшабашнова.

Бывший муж дернулся, словно произнесли не его фамилию, а какие-то ругательные слова, и, схватив со стола свою барсетку, зафитилил к выходу. А она вдруг обратилась к Максиму:

– Ну и какие взгляды на будущий оптимизм?

Чем значительней Максим углублялся в семейную жизнь, восприняв ее сперва как омут, то больше убеждался, что ожидаемого, как в близости, так в отдалении, не существовало. Он как бы все время брел по мелководью.

Сперва ожидал подвоха перед очередным шагом.

Но потом понял, что зря на это тратит нервы.

Ровнота в отношениях с Верой приобрела статус аэродрома, по взлетной полосе которого ползет муравей.

И только она, Подруга Жены, этот ухаб или колдобина, наехав на которую вдруг понимаешь, что пребывал в движении неведомо куда, резко разнообразила его бытие.

Сегодня она принесла в их дом почти не свойственную ей задумчивость. Долго сидела молча, потом сказала:

– У вас найдется что-либо выпить?

Он выставил на трельяж, возле которого она сидела, подводя губы, бутылку спирта.

Она не стала демонстрировать наигранную женскую беспомощность перед небоскребом градусов этого напитка, а просто так – налила себе полстакана, залпово выпила. Посидела какое-то время не дыша, потом произнесла:

– Травить себя еще страшней, чем лезть в петлю.

Вернулась из магазина Вера.

Она никогда не удивлялась, увидев в доме свою подругу.

Но сейчас вскинула бровь так, словно совсем хотела свести ее с лица.

– Ты это пьешь?! – вопросительно-возмутительно воскликнула она и кинула упрек в лицо Максиму: – Неужели пожалел своего поганого кагора?

Действительно, последнее время он пристрастился к этому церковному вину. Хотя пристрастился, видимо, не очень точное определение. Просто он стал отдавать ему предпочтение, где-то вычитав такую фразу: «Его уже зауважали за то, что вызовом всех питательных изысков он предпочел винную скромность – кагор».

Но что было страннее всего, кагор он не пил, а угощал им всех, кто у них был.

На упреки Веры подруга ответила просто:

– Наоборот, он ощутил мое состояние. Ибо привести его в норму мог только напиток основы всего смертного. – И вдруг шаловливо как-то сказала: – Что я молю?

– Пьешь спирт, значит, душа велит. Хотя она огнем горит.

И вдруг вылущила что-то из другой, как говорится, оперы:

– Жизнь – это гонка со временем. Где выигрышный шанс иногда равняется нулю.

Она еще немного помолчала, потом сказала:

– А мне, как каждой женщине, хочется обмануть время. Хоть на шаг, но предупредить опасность, имя которой – старость.

Максим колко глянул в сторону жены.

Иногда он замечал, как она – с болезненной гримасой на лице – высмыкивала из своей челки седеющие волосы.

Он не знал, насколько моложе Веры ее подруга.

Уж на пять-то лет точно.

Если не на все десять.

И, конечно, зря она затеяла этот разговор. Потому что Вера как-то сразу посмурнела.

А в нем только разыгрался живчик.

Видимо, он заведует в организме молодостью. И вдруг Подруга Жены произнесла:

– А вы знаете, что женщины прошлого не выглядели такими примитивными, как мы о них думаем?

Она не отхлебнула, а только пригубила чашку со спиртом.

И вдруг произнесла, как Максиму показалось, афоризм:

– Историю нельзя подделать, поскольку в ней нет ничего недосказанного.

Тут, конечно, он мог бы поспорить.

Но его интересует, как же выглядели женщины прошлого.

И как бы угадав его желание, Подруга Жены произнесла:

– Раньше красотки напяливали на себя – по весу – столько, сколько весили сами. А под юбкой запросто могли укрыть ухажера.

Она, перемолчав, добавила:

– А прически у них запросто могли стать ориентирами для судов.

Максим же хотел щегольнуть одной вычитанностью.

Звучала она так: «Ночь тиха и торжественна, как ожидающий молебна храм».

Но сейчас был белый день.