И даже скулила.

И только натешилась им таким образом, отдалась своему – теперь уже безмолвному безумству.

Но безмолвным оно было недолго.

Вдруг она уловила взъохи машины. И стала им подражать, распаляясь все больше и больше. Пока не заорала благим матом:

– Да убей ты меня!

– За что? – спросил он.

– За то, чтобы я ничего подобного в жизни не вздумала испытать. Верх блаженства не может быть выше, чем был сегодня.

Она вытирала его своим носовым платком.

Сперва пот со лба.

Потом…

Максим первый услышал, что сюда шли.

Быстро насмыкнул на себя брюки.

И расхохотался.

Перед самым бампером машины стояла корова.

А где-то рядом погуливал зов:

– Маня! Маня! Маня! Ну где ты запропастилась, греха немало?

И тут на землю обрушился ливень.

Он прогнал корову.

И они двинулись обратно.

И увидели на дороге того самого сержанта.

– Притормози, – повелела Подруга Жены.

Она вылезла под дождь и, приблизившись к милиционеру поцеловала его в щеку.

– Ему лучше? – вопросил он, имея в виду мужа.

– Да, – ответила она, садясь на свое место. – Благодаря вам мы успели вовремя.

И они двинулись дальше.

Бешенство Максима продолжалось еще с неделю.

– Ты не человека, случаем, убил? – спросил его Федор. – Все время то оглядываешься, то озираешься.

Максим хотел было рассказать ему все, что произошло на Горной Поляне, да вспомнил, как издевался над Федором сам, когда он кричал, что без памяти любит Елену Миновну и собирается на ней жениться. Успокоение пришло на восьмой день. И с самой неожиданной стороны.

Вернее, это было не успокоение, а одна беда оказалась перекрытой другой.

Их обокрали.

Воры залезли через соседскую лоджию.

Благо, что в квартире никого не было.

И началась нервотрепка.

Сперва приходил тот же участковый, который являлся в пору полета Топчия. Потом заявился следователь с таким видом, что его только затем разбудили, чтобы спросить, который час.

Затем явился кинолог с собакой, которая норовила почему-то взгромоздиться на газовую плиту.

Забрали все, что можно унести.

Даже его бритвенный набор и зубную щетку.

Но зато кое-что и оставили.

Это драные носки и кепку с лопнутым козырьком.

Подполковник, который приехал под вечер, сказал:

– Это работа пацанов, а не серьезных домушников. Ищите вещи где-нибудь в кустах.

И как в воду смотрел.

Первым нашелся телевизор.

Он был спрятан под пустыми ящиками за гаражом.

Потом объявилась стиралка-малютка.

А дальше ребятишки, которые в основном под руководством участкового занимались поисками, понашли почти все, унесенное из квартиры.

Не объявились только бритвенные принадлежности.

На радостях Вера купила вина и водки и позвала соседей.

В тот вечер допоздна засиделись, и, когда уже собрался идти спать, Вера сказала:

– Может, нынче вместе полежим? – От нее пахло вином. – Ты не верь тому, что молол Топчий.

– Да я уже и забыл все, – соврал он.

Она бревном лежала рядом, не делая ничего, что спровоцировало бы его на поползновения.

Потом сказала:

– Иди на свое место. Чего-то мне душно.

Он покорно побрел в другую комнату.

И, как бы невзначай, спросил:

– А как звали твою подругу, что вышла замуж за монаха?

– Тебе лучше знать, – ответила жена, тут же притворившись спящей.

Два дня он ходил с поникнутым видом. Забыв гологубую усмешку жены. Только она умела усмехаться, когда задействованы были только отщеперки губ.

Он ждал.

Ждал звонка Подруги Жены.

Ждал с одним-единственным вопросом: как ее, в конечном счете, зовут?

С кем он, собственно говоря, так невинно согрешил?

Может быть, ее величают Евой?

И тогда он поменяет имя Максим на Адам.

Но ее телефон упорно ответствовал тишиной.

Не каким-то таким дежурным словосочетанием, что «абонент занят» или находится вне зоны действия сети.

А тут была тишина.

Вернее, безмолвие.

Даже ничего на фоне его не потрескивало.

Видимо, Подруга Жены не соврала, что все произошло накануне их отъезда из города.

Его уже стали преследовать глюки.

Один из них чуть не вымел его из машины на ходу.

Сейчас же, ему показалось, Подруга Жены села в троллейбус.

Он преследовал его до самой конечной остановки.

Пока не убедился, что похожих на Подругу Жены в троллейбусе не было.

Второй раз у гостиницы «Волгоград» он услышал ее голос.

Кинулся догонять, когда она вошла в холл, даже забыв закрыть машину.

А когда убедился, что это была не она, не обнаружил солнцезащитных очков и мобильного телефона.

И тогда его стала есть безнадега.

Он подошел к какому-то незнакомому таксеру и спросил:

– Вот я мобил потерял, могу ли я этим же номером зарядить другой телефон?

– Легко, – сказал парень.

И Максим опрометью кинулся покупать себе новый мобил.

Тут же набрал номер Подруги Жены.

И опять услышал тишину.

И вдруг раздался звонок.

Он судорожно стал искать кнопку включения.

– Алло! – закричал.

В трубке что-то заскворчало, видимо, говорили из кухни.

Потом возник голос жены:

– Ну что ты не звонишь? Я вся истосковалась.

– Телефон у меня украли, – мрачно ответил он. – Пока новый покупал…

– Дождя сегодня не будет, – вдруг с оптимизмом зарядила она следующую свою фразу. – Поэтому приезжай пораньше. – Она опять что-то помешала, видимо, на сковородке, и добавила: – Погрустим вместе.

Он долго размышлял на темы, далекие от того, что могло привести к пониманию.

И часто их пережигал отчаянный, как вопль перед смертью, вопрос: зачем?

Зачем ей нужно было быть подругой жены?

Зачем исчезнуть так вероломно и предвзято?

Зачем совратить монаха, тем более священника?

Зачем, наконец, сотворить это бесподобное с ним?..

А что, собственно, с ним случилось?

Разве то, что он стал таким, как все.

Хотя раньше он не ощущал в себе какой-то иной, отличной от других, особенности.

Просто присутствовала некая дебелеватость. Это как бы сопровождение его почти женской, но вместе с тем по-мужски крепкой красивости.

Особенно взор всех останавливали его вскипевшие кудрявостью волосы.

И вот с этим клеймом броскости ему жилось как-то неуютно.

Создавалось впечатление, что он являет собой ярлык, который кто-то ставит на залежавшийся товар.

Если там, в «Леспромхозе», где пуганность девок не воспринималась всерьез, а смелость парней исчислялась количеством совращенных ими жен, он был забит и затюркан, то тут, наверно, все было в обратном порядке. Здесь бабы овладевали мужиками, но таким образом, чтобы это выглядело сомлением перед муженастойчивостью.

Браки там заключались не на небесах или в другом недосягаемом, но вместе с тем доступном месте, а в сельсовете. Часто без свидетелей и какого-либо торжества.

Вот двое шли на работу.

И вдруг кто-то из них предлагал: «Давай поженимся?»

И через пять минут они уже осваивали лесосеку супругами.

Но если другие, идущие им вслед, произносили «Давай подженимся», то это приобретало иной смысл и толк. Тут роль небес играли ближайшие кусты, а то и высокая трава.

Замужних или женатых, как правильно квалифицировать, и поджененных было где-то поровну.

Нередко «подженение» кончалось сельсоветской формальностью.

Это когда пузо у женщины назревало настолько, что требовало особого признания, если правильно будет выразиться, грядущего звания этой бабы. Коли ее в это время «осельсоветничали», то прозывали такую «роженица».

То есть раньше времени позволившая себе принимать кустотерапию.

Ее же подругу по осеменению, которую никто не собирался вгонять в оглобли закона, величали «ветреницей». И хотя все знали, от кого ребенок, в один голос говорили, что ей это ветром надуло.