– А что, разве нельзя предаваться греху с мужем?

Максим смотрел ей прямо в глаза.

В них явно тлело желание.

– Муж – это жизненная необходимость. Можно даже считать, повинность. А вот любовник…

– Ну что же, тебе с Федором повезло.

Она понуро опустила голову и из той понурости произнесла:

– Фер избалован женщинами. Потому его ласки стандартны и однообразны. Он не может зарядить женщину неожиданностью. Он слишком растрачен.

– Тогда найди себе нецелованного, – буркнул он.

– Найди! – передразнила она его. – Вот я нашла тебя, а ты как обезьяна в клетке – клыки кажешь, а не кусаешь. – Она чуть прихватила его за шею. – Поедем куда-нибудь! Я такое сотворю, что тебе и не снилось.

– И как же я буду выглядеть в глазах твоих двоих мужчин?

– Каких это?

– Мужа и Федора.

– Супруг – кандалы, – произнесла, – а Фер – обуза. А жизнь моя – тюрьма.

С этими словами она вылезла из машины и направилась на кладбище. Постояв какое-то время в тупичке, Максим развернулся, чтобы уехать, и вдруг увидел на сиденье ее сумочку.

Побежал на кладбище.

Но там Елену Миновну так и не нашел.

Осторожно, как идя по минному, вел Максим этот разговор с Федором. Конечно, он не собирался рассказывать ему о домогательствах Елены Миновны. Но считал вполне резонным сообщить ему, что она далеко не без ума от него. Это просто он возомнил, что она жить без него не может. Может, да еще как.

Надо же придумать, как звать его – Фер?

Одну букву поменять, и вовсе охальное что-то получится.

Но Федор не дал ему хоть как-то вклиниться в его восхищение Еленой Миновной.

– Какое у нее тело! Дух захватывает. А груди! Даже не верится, что ими когда-то владели дети.

А Максим вспомнил свою прошлую жизнь в «Леспромхозе».

Была там одна красавица.

Аленой ее звали.

Но это все равно что Елена.

Все любовались ею, а слухов не было, чтобы она с кем-нибудь шуры-муры водила.

И вот однажды – на речке – он подсмотрел, что груди-то у нее накладные. Купаясь, она сняла лифчик.

А там – плоскота.

Так два каких-то недоразвитых зародыша.

И тогда понял Максим, каких женщин кто-то прозвал «витринными».

Вот на погляд они хоть куда.

А чуть дальше ближнего – одни разочарования.

– Ты знаешь, – тем временем продолжал Федор, – ради меня она готова бросить мужа! Так натурально и сказала: «Ты – в дом, и он – на слом!» Правда красиво срифмовала?

Максим печально молчал.

Его душу даже чуть-чуть подточил червячок гордыни, что ли.

Вот он тот раз поддался бы на уловку, то теперь смотрел бы на друга как на стопроцентного рогоносца.

А теперь вон он как исходит уверенностью, что неотразим и незаменим вдобавок.

Но закон дружбы не позволял ему опускаться до такой, расхоже сказать, низости.

Причем Федя был единственный человек, с кем он свел дружбу.

Раньше у него с этим как-то не получалось.

Не было, видимо, чего-то общего, что роднит.

И вот теперь он при друге.

Правда, голову ему замусорила своей ложью, что называется, профессиональная искусница.

Потому он со вздохом сказал:

– Женись, но только не ожгись.

Этот не из поучателей, Максим возил его уже не раз. Но сейчас он хочет что-то рассказать.

– Знаешь, кто на дороге главный? – спрашивает в прошлом шофер, потому как несколько вопросов, которые он до этого задал, были профессиональны.

– Гаишник, – отвечает Максим, почти не задумавшись.

– Но какой?

– Обыкновенный.

– Ан нет, слушай.

Он, видимо для смака, раскурил сигарету и начал свой сказ:

– Был я как-то в Москве на машине. Увидел на одной тумбе объявление, что в Крылацком соревнования. А я в свое время мотогонками занимался. Решил посмотреть, что умеют нынешние ездоки.

Рулю. Вдруг впереди полковник милиции на обочине стоит. Поднимает руку.

«Вы в Крылацкое?» – спрашивает.

«Так точно!» – отвечаю.

«Подвезете?»

«Об чем вопрос?»

«А вы веселый», – говорит полковник.

«Жизнь такая», – говорю я.

«В каком смысле?»

«Да вообще-то таксист я. Только работаю в Волгограде. А у нас хмурых не любят».

Так – в трепе – почти уже доехали. Небольшой участочек остался, где можно было спрямить путь. Но там стоял «кирпич». А чуть дальше сержант с жезликом выхаживал.

Собрался я уже ехать в объезд, как полковник мне говорит: «Езжайте прямо!»

Ну власть есть власть. Еду.

Только с сержантом поравнялись, а он турчелку в рот и: фрить!

Останавливаюсь.

Полковник говорит: «Я ему приказал».

А сержантик: «Товарищ полковник, извините, но я имею дело с водителем».

И – по всей форме – правишки мои требует.

Полковник бурячным сделался от гнева: «Кто у тебя начальник?» – кричит.

Тот спокойно отвечает: такой-то и такой-то.

«А где тут телефон?»

Сержант и это ему показал.

Чуть ли не бегом умчался полковник. А сержантик – с этаким хрустом – тогда еще талоны предупреждений были – дырку мне просадил.

Ну, сделал свое дело и опять пошел вдоль обочины прогуливаться и палчонкой помахивать.

А я, как последний фраер, стою.

Видит он, что я малость застоялся тут, спрашивает: «А чего вы не едете?»

«Полковника жду», – отвечаю.

«Он вам родственник?» – ехидненько так вопрошает.

«Нет, – говорю, – друг по несчастью».

«Так он не придет».

«Почему?»

«Да делать ему тут нечего».

«Но ведь он пошел…» – я запнулся.

«Да, да, на меня жаловаться. Только что он скажет моему начальству? Что сержант Усов превысил власть? Или обошелся с кем-либо грубо? Что ему, собственно, говорить-то?»

Но я верил в полковника и ждал.

Когда до начала соревнования осталось минут десять, я поехал.

Если сказать, что я не переживал со мной случившееся, то это будет неправдой.

Обидно мне было.

Причем обида распределялась в равных дозах на сержанта, который проявил солдафонскую принципиальность, на полковника, так позорно бросившего меня на произвол судьбы, и конечно же на самого себя.

Какой меня, действительно, черт дернул слушаться совета или, как полковник сказал, приказа чужого незнакомого человека?

И вот после соревнований возвращаюсь я в город, гляжу: тот сержант стоит у биткового автобуса, пытаясь туда втиснуться.

И в меня вдруг какой-то дух великодушия вселился. Торможу возле него.

«Садитесь, подвезу», – говорю.

А он: «Да я как-то привык на общественном транспорте».

И тут я про себя отметил: наши-то гаишники сроду на автобусах не ездят. Ловят кого попадя и – вперед!

«А потом, – сказал он, – не хочу вас обременять своей персоной. Ведь, чего греха таить, а вы на меня обиделись?»

«Обиделся, – признался я. – Но не только на вас».

И сообщил о своем раскладе.

Улыбается.

«Ведь вы войдите в мое положение, – сказал он, когда мы уже поехали, – у меня семья, дети. Их кормить нужно. А вдруг тот полковник был проверяющим. Ведь на лбу-то не написано».

Он сделал небольшую запинку, а потом произнес ту самую гениальную, как я считаю, фразу, ради которой я и веду этот сказ.

«Вы, извините меня, до седых, если сказать мягко, волос дожили, но не поняли одной истины: на дороге главный не тот, кто при звездах, а тот, – он, словно кукиш, сунул мне под нос свою турчелку, – кто при свистке!»

– Ну что же, – сказал Максим, – пожалуй, он прав.

– Теперь это знаю и я, – ответил седок и посетовал: – А все же зря талоны отменили. Каждая дырка, бывало, столько напоминала. А что такое штраф? Фу – и нету.

– Зато пересдача не грозит, – не согласился Максим.

– Да вот как раз и зря. Столько сейчас художников на дороге развелось, аж шкура от тела отстает.

Он помолчал немного и подытожил свою байку:

– Она, мелкая сошка, и сейчас больше верховодит, чем крупняк. Так что давай не забывать ей при случае кланяться в пояс или чуть ниже.