– Остряк – шилом в задницу! Я те остановлю, что ты и родную жену «ваше величество» будешь называть! – Он подумал и поправился: – Нет, лучше «ваше поличество»! От слова «политика», понял?

А женщина восторгнулась, правда совсем мультяшно:

– Какой ты у меня умный!

Прежде с ним рядом села женщина, видимо, жена того, что заталкивает себя в глубину салона. Он вяло разнюнен.

– Шеф! Можно признаться? – спрашивает.

– Валяй! – говорит Максим.

– Если бы ты знал, кого везешь, немедленно высадил бы.

Пауза.

– Я, – продолжает он, – убийца!

Максим полуобернулся.

– Сиди уж! – говорит жена.

– Нет, серьезно, – пытается он вырваться из ее рук. – На моей совести сорок девять загубленных душ.

– А почему же вы тогда на свободе? – спрашивает Максим, воспринимая это как пьяный треп.

Но ответить ему не дает жена.

– Как выпьет, они все ему и начинают мерещиться. Знаете, даже по ночам вскакивает.

«Ну, – подумал Максим, – раз жена подтверждает, что ее муж убийца, значит, или оба сумасшедшие, или на самом деле раскаявшиеся рецидивисты».

– И лучше бы меня каждый раз сажали! – вдруг воскликнул он. – Или даже расстреляли.

Тут уже у Максима сомнений никаких. Видимо, так и есть, не весь он дома, а таких у нас не судят. Но в разговор вновь вклинивается жена и неожиданно проясняет все с поразительной легкостью:

– Я еще удивляюсь, как он морально за эти тридцать лет не сломался. Вот это, я с ним ехала, а она чертовка – молодая девка – под Кочалиным на рельсы легла. И ведь не только ему приходится вытаскивать труп из-под колес. А иногда прямо по кускам ломом выковыривать.

– Значит, он – машинист? – спросил Максим.

– Да, – ответил он. – Но все равно убийца.

И снова залился слезами.

А Максим сегодня чуть не сбил пьяного.

Прям под бампер шагнул.

Хорошо, было куда отвернуть.

А то тоже из квасов не выходил бы.

Он приехал разбитым.

Потому как побывал в Камышине и вернулся обратно.

А когда подъехал к гаражу, то обнаружил, что въезд в него перегорожен какой-то безмоторной машиной.

Но она оказалась закрытой и стояла на ручном тормозе.

И Максим позвонил жене, что заночует на другой квартире, потому как там прямо напротив дома платная стоянка.

Он поднялся на свой этаж.

И только вознамерился открыть двери, как был окликнут.

Конечно же Светланой.

– А я как раз от соседей спускалась.

И в руках у нее было то самое решето, в каком она приносила им с Иваном виноград.

Сразу перейдя на ты, она спросила:

– Небось, голодный?

– Да малость есть, – сознался Максим.

– А у меня как раз блинчики. – И уточнила: – С мясом.

И скрылась у себя в квартире.

Она вернулась нескоро.

И он даже придремал у телевизора.

От нее чуть припахивало вином.

Блинчики были все в той же махотке и показались ему обворожительно вкусными.

Вера так их делать не умела.

– Блинчики – это моя страсть, – тем временем щебетала Света. – И это у нас, можно сказать, фамильное. И бабушка их готовила отменно, и мама.

Она смотрела на него поедающими глазами.

– А где же твой муж? – спросил он.

– Да где ему быть, в загуле, – ответила она. – Встретил каких-то друзей и пошел вразнос.

Она с минуту или две помелькала ресницами, но слезу не добыла.

И в это время раздались звонки.

Сперва на мобильный. Потом в дверь.

Он пошел открывать, говоря с женой.

На пороге стоял парень.

– Вот ты где? – сказал, – и Максим понял, что это сын Светы.

Когда они ушли, он еще говорил.

Рассказал Вере, как довез до Камышина старушку – узницу Освенцима.

Как она рассказывала об ужасах тех дней.

А на обратном пути ему тоже повезло.

Одну семью довез до Горного Балыклея. Другую до Дубовки. Да и оттуда в Волгоград прибыл не пустым.

– Насыщенный рейс получился, – почти как Федор сказал он.

Окончив говорить, он доел блинчики и улегся на диван, подставив свое сытое внимание под бликование телевизора.

Показывали матч по регби.

Терпеть не мог он этот вид единоборств.

Что-то в нем было от тупости и бесполезного упорства.

Уже подумав так, вспомнил, что подобная оценка, собственно, принадлежит не ему, а все тому же Доронину.

«Бугаиный вид спорта – говорил он. – Не кто кого перехитрит, а кто кого обкогтит».

Было лень вставать и переключать канал.

Да и выключить телевизор тоже.

И в это время в дверь поскреблись.

Не позвонили, не постучали, а именно «поскребышили», как сказали бы в «Леспромхозе».

Почти матюкнувшись, Максим поднялся. На пороге стоял муж Светы.

– Ты меня, – сказал, – дюже не казни. Но похмелюга-подлюга в петлю кинуть норовит. – И, облизнувшись, спросил: – У тебя ничего нету?

– Да откуда? – вырвалось у Максима. – Я и вкуса водки не знаю.

– Бедный, то есть богатый, – сказал муж Светы. – Значит, до ста лет хочешь прожить?

– Да уж сколько придется.

Его раздражал этот пьянчуга – и каким-то параллельным пластом мышления он пожалел Свету.

Ведь вон какая она ладная да приглядная.

И рядом вот с этим голодранцем.

Максим вытащил полусотку и сказал:

– Иди похмелись.

А когда он ушел, стал ждать.

Ждать именно Свету.

Чтобы утешить.

Но она не шла.

И когда он было совсем собрался лечь спать, в дверь поскреблись. Он рывком отворил ее, думая, что это опять муж Светы.

Но перед ним возникла она.

В «халатике на босо тело», как любит говорить Федор.

Соитие было без предисловий.

Жажда с жаждой сошлись, сперва в рукопашную – это когда он проверял качество ее грудей и ягодиц, а она вытворяла с изножием разные невероятности.

И все еще руками.

Пока не припала очередь губам.

По телевизору в это время показывали состязание экстрасенсов. Кто-то находил иголку в стоге сена. Кому-то привиделся сам Наполеон.

А некоторым грезилось, что скоро состоится конец света.

«Света! Света! Света!» – забилось в его сознании.

А изнеможение все не приходило.

И на фоне этой страстности он – поочередно – вспомнил и Подругу Жены, и Елену Миновну.

Обе они стояли в очередь, чтобы стать недостойными.

Недостойными ее, Светы.

Ибо то, что он испытывал сейчас, ни в какое сравнение не входило с удовольствием, полученным от Веры, да и от Подруги Жены тоже.

Хотя когда-то ему казалось, что это верх блаженства.

Вспомнился Федор с фразой «как сколько людей, столько и мнений, так сколько баб, столько и восхищений ими».

И Максим чуть не запел:

Он специально «ах» заменил на «ох».

Потому что «ах» казалось ему слишком банальным.

Даже умозрительным.

А Света – млела.

Они уснули, не заметив этого.

А когда Максим проснулся утром, Светы рядом не было.

Но лежала записка: «Ты оправдал мои ожидания».

А он точно теперь знал, что красота ее грудей… не поддается оценке.

Но вовремя себя спохватил.

Ибо это далеко не так.

Груди у Веры куда привлекательней.

Да и ягодицы тоже.

– Так что же было вчера?

Он задал этот себе вопрос вслух.

И ответил:

– Наитие!

Так Федор называл необъяснимое.

И Максима постигло, кажется, разочарование.

– «Как ты там?» – спросили у безнадежно больного грузина. Он сказал: «Наращиваю потенциал, чтобы претендовать на бессмертие».

Федор хохочет.

Ему всегда попадаются веселые клиенты.

А хмуроту сегодня Максим возит по причине морального, можно сказать, краха.