– Куда коляску и сумку?

– Не на голову же мне! – не очень любезно ответила она.

Максим затолкал коляску и сумку в багажник.

Поехали.

У салона новобрачных она просила остановить. И тут же – во двор – чуть ли не бегом.

– А вещи? – кричит он ей вдогон и понимает, что ошибся, приняв их за супругов.

– Какие вещи? – вернувшись, недоумевает она.

– Коляска и сумка, – говорит он, для вящей убедительности распахнув багажник, где они лежат.

– Так это не мои, – говорит она. И вдруг затревожилась: – Теперь же нас за воров посчитают.

– Ну что будем делать? – спрашивает Максим.

– Едем на вокзал, – говорит парень с той долей решимости, которой так не хватало ему в общении с этой девушкой там, где он их взял.

Приехали.

На стоянке уже пусто. Поспрашивали подремывающих таксистов. Хая никто не поднимал. Решили заглянуть в сумку. И тут же на документы наткнулись. Поехали по адресу.

Им открыла молодая женщина с испуганным лицом.

– Он что-нибудь натворил? – спросила.

– Почему «он»? – спрашивает Максим. – Документы-то ваши?

– Мои. Но только муж сынишку к бабушке, то есть к моей маме возил.

За их спиной взвозился в замочной скважине ключ, и дверь распахнулась.

– Ну вот и он сам! – сказала жена. – Как стеклышко.

Когда же при общем хохоте и соответствующих случаю междометиях все выяснилось, муж, вытирая выступившие от смеха слезы, произнес:

– Только я отвернулся, чтобы старушке помочь оклунок на плечо вздеть, глядь, а шмоток уже нет.

Жена тем временем зашебаршила в заначке, которую блюдет от мужа, бутылку на стол выволокла.

– При исполнении не пью, – говорит Максим.

– Ну тогда мы тоже не будем, – за себя и девицу решает парень.

Когда же Максим притормозил у салона новобрачных, думая, что девушка там сойдет, она этот раз уже за парня и за себя сказала:

– Мы едем на Тракторный.

И Максим вспомнил, что именно туда просил отвезти его молодой человек.

А где-то через месяц они отловили Максима тоже на вокзале и пригласили на свадьбу. Свидетелем.

Взвечерело.

Чуть подморосил дождик, и тут же откуда-то сорвался ветер.

Он сорвал рекламный щит, который упал на три автомобиля сразу, и Максим понял, что на этот раз его спас Бог.

Поэтому решил ехать куда-нибудь подальше от вокзала.

И тут зазумприл мобильник.

Звонила Подруга Жены.

– Мы завтра уезжаем, – сказала она.

Он чуть не выпалил: «Счастливого пути!», когда она, как всегда, напорным голосом произнесла:

– Я тебя буду ждать у «Интуриста».

Если честно, ему не хотелось ее видеть.

Особенно после того как она пообщалась с женой после падения с лоджии Топчия.

Именно тогда она вдруг спросила: «Дело прошлое и почти не уголовное, но признайся, ты его вниз спровадил?»

А ему было жутко это вспоминать. И он пробурчал что-то нечленораздельное.

Такие звуки иногда издает засорившийся водослив.

Но жена почему-то выглядела чуть подраздавленной.

Таковой она была все три дня, пока Топчий еще был жив.

Всплакнув только, когда сообщили, что он умер.

А потом взвеселела.

Правда, не очень уж роскошно.

Но вполне заметно. Если попристальней приглядеться.

Ревновал ли Максим жену к прошлому, трудно сказать.

Но что-то где-то в подреберье саднило.

Причем вперемешку, то под правым, то под левым.

Он даже хотел пойти в больницу.

Рассоветовал Федор. «Это ты желчь в себе поскопил, – сказал он. – Я это все водкой выгоняю. А у тебя никакой отдушины».

Размышляя об этом, Максим еще все стоял на вокзале.

До «Интуриста» была минута езды.

И Подруга Жены съела ее своим нетерпением.

– Ну сколько тебя можно ждать? – спросила она по мобильнику, наверняка зная, где он находится в данную минуту.

Но – откуда?

И он вспомнил, что чуть раньше ему звонила жена.

Почему-то Максим думал, что Подруга Жены будет с мужем.

Но она встретила его одна.

– Куда тебя везти? – спросил он.

– Не меня, а нас, – едко, как получается только у нее, ответила она.

А чуть поразмыслив, повелела:

– Гони на Горную Поляну.

– А что ты там забыла? – поинтересовался Максим.

– Тебя! – опять дерзковато ответила она.

– Но я – вот он, – буркнул он.

– Ну тут ты ничейный.

– А там чей же буду?

– Мой!

Это был почти вопль.

– Ты что, – вопросил он, – закуешь меня в кандалы или посадишь в клетку?

– И то и другое. – И вдруг капризно взвизгнула: – Ну что ты тянешься?

Он прибавил газу.

И тут впереди вывернулся гаишник и жезлом указал на обочину.

Представился.

– Ваши документы, – сказал.

– А что мы такое сделали? – вопросила она.

– Нарушили скоростной режим, – ответил милиционер.

– Это я его попросила ехать быстрее, – произнесла она. – У меня умирает муж. Живым застать бы.

Гаишник малость помялся, но документы вернул. И поназидал:

– Но особенно не шустрите, ведь дорога-то мокрая. А то и вас спасать придется.

– Зачем ты так врала? – спросил Максим. – Уж лучше бы штраф заплатили.

– Я не хочу портить себе праздник.

– Какой? – понаивничал он.

– День обладания тобой. Или тебя, как правильно?

– А ты уверена… – начал он.

– Даже более того. – И вдруг подозрительно вперила в него взор. – Или ты импотент?

– Нет, но у меня просто есть жена.

– Жена – объелась пшена! – огрызнулась она. – Ты к ней прикипел, как к самовару стол. Когда ты ее последний раз трахал?

Он пустил себя по кочкам воспоминаний. Это были не кочки, а ухабы.

– Что, не помнишь? – ядовито спросила она. – Ведь вы живете, как два грека на вокзале, что по одному билету едут в разные стороны.

Через минуту она добавила:

– А потом она для тебя старуха. На нее чувства надо разгонять паровозом.

– Но у тебя тоже есть муж! – произнес он почти взмоленно.

– Что твоя объелась?

– Пшена, – ответил он ее же присловием и поинтересовался: – А твой груш, что ли?

– Тот не муж, у кого в штанах уж, – ответила она и уточнила открытым текстом: – Не стоит у него. Понимаешь, не сто-ит! – произнесла она в разрядку. – Я думала, монах, значит, изголодался. И слазить с меня не будет. Даже хотела работу бросить, чтобы утехами жить день и ночь. А он – смык, а следом – пшик!

– Это ты такая злоедучая? – подал он голос.

– А как ты хотел! Ведь столько времени меня дразнил, как голодную собаку. Ну вот, думаю, сейчас созреет до чего-нибудь серьезного. Какой там! Стоял, как памятник. С места не сдвинешь. – Она сделала передых. Потом продолжила: – А твоя-то поизносилась там еще, в вашем колхозе. Потому ты ей нужен, как летошний снег.

Она чуть помолчала. Затем повела дальше:

– Ты хоть подумал, зачем вы съюзились?

Он – внутренне – чуть приохнул: это же слово его жены.

Она так и говорила: «Я юзила по жизни, и ты, считай, тоже, не прямиком рулил, вот и съюзились-ссоюзились».

– Хоть бы дитя взяли на воспитание, – продолжила Подруга Жены. – Появился бы какой-то смысл бытия.

И вдруг она ему бухнула:

– Я зачать от тебя хочу. – И пояснила, почему: – Чтобы род твой не канул в небытие. Ведь ты же писаный красавец.

У него чуть зашлось дыхание. Ибо это она ему не первая говорит.

Тем временем они взобрались почти на вершину Горной Поляны. Внизу ликовал огнями город.

– Переходи на заднее сиденье, – сказала она, когда он подрулил к каким-то кустам.

Почему-то вспомнился Федор. В пору, когда он живописал груди Елены Миновны.

И в нем ворохнулось любопытство. Наверно, одно из сладко-ядовитых человеческих чувств.

И именно оно, а не напряжение в подживотье заставило пойти на ее зов.

Она целовала его, где только могла. Раскачивала из стороны в сторону, то, что было в ту минуту под рукой.

И рычала.

Да, рычала!