Раскрыл.

Начал читать: «Любой профессиональный скептик скорее поверит в спорные объекты в небе, чем в наше такое простое и доступное утверждение, что усердие не должно угнетать разум».

Почесал за ухом.

Поскреб в затылке.

Захлопнув книгу, глянул, кто же это так пытался взнуздать всех своей умностью.

Мишацкий и Каземирович.

Оба «М. Е.».

А по радио кто-то бубнит: «Не провоцируйте ситуацию и не вторгайтесь в чуждую вам сферу это приведет к растрате потенциала».

Сглотнул.

Ушел в другую комнату.

Неужели люди не могут говорить доступным языком понятные вещи?

Все умничают.

А ради чего?

Почему-то вспомнилась Подруга Жены.

Больше тем, что перед самой поездкой с ним переоделась в короткую юбку.

Чтобы сверкать коленками.

И, конечно, его завлекать.

На всякий случай.

Чтобы потом какой-то из подруг говорить, как она управляла машиной с помощью коленок.

Может, это и удивительно, но Максиму часто снится «Леспромхоз». Начиная с непонятного лозунга: «Технологическая революция – это гормон славы».

Кстати, инженер с фамилией Гормон на лесоповале был.

Выступал уж больно красолюбно.

Кстати, так выражалась Шурова-Касаткина.

А Гормон, перед тем как начинать речь, долго мялся, жался, даже топырился.

Потом начинал:

– У истории всегда слитный шаг.

– Неслыханное новшество, – подвторивал ему кто-то.

А некто из задиристов вопрошал:

– Это когда она на деляну идет али с нее возвращается?

– Ну дай ему дойти до развития свободы, – останавливают говоруна с трубкой, которую, кстати, он больше прочищает, чем курит.

И Гормон продолжает:

– Так вот, только слитность шага может спровоцировать реакцию не замечать огромные погрешности, которыми казнятся нерастраченные чувства миллионов.

У какого-то стукача морда становится тверже приклада винтовки.

– И тогда, – продолжает Гормон, – рабочие капиталистического мира начинают слышать голос эпохи, который призывает…

И тут его перебивает кто-то из тех, кто в свое время активно осваивал Соловки:

– А знаете, как у нас расшифровывалось ОГПУ? – И, торопясь, чтобы не перебили, давал такую расшифровку: – О, Господи, Помоги Убежать.

Сдержанный хохот с минуту.

– А ответ, – продолжал он, – в обратном порядке звучал так: «Убежишь, Поймаем, Голову Оторвем».

Как все было в «Леспромхозе» доступно и понятно!

С любого такого словопотешания мужики расходились в задумчивости, а бабы со слезой во взоре.

И разносили по всему поселку наверняка где-то слышанную умность.

– Надо соединить историю с географией, – говорил кто-то.

– У нас сейчас, – вторил ему второй, – невероятные возможности пережить пафос жизни.

А какой там пафос, когда вкалывать приходится до одури и дальше, как тут шутят почти все.

Тот же Гормон почему-то всегда встревает в спор об искусстве.

– Гениальный художник, – говорит он, – как правило, великий труженик, потому что он индивидуальный творец. А так мечты могут всю жизнь пролежать на полке.

Окончание этой фразы обычно сопровождается призывом к продолжению.

– Ну что, пойдем полежим на полке у истории?

Это был намек на баню.

Финскую, конечно.

А Гормон продолжал:

– В настоящей скульптуре всегда видна драматургия материала. – И назидал: – Вкус надо воспитывать.

Так уж случилось, что жесткие отношения с женой здесь, в городе, Максим умягчил ездой.

Не важно на чем.

То в трамвай заскочит.

То в троллейбус или автобус.

А один раз даже схватил такси.

И тогда-то у него навязалась мысль о собственной машине.

О какой-нибудь подержалице с не очень грустной родословной.

Но случай выпал неожиданный и, в своем роде, уникальный.

Полковник, что жил с ними по соседству, отмеченный многими своими не лучшими поступками – например, подкрашивал себе брови и после бритья, щурясь, высмыкивал из носа волосы, – внезапно овдовел.

Жена у него была несколько странноватой женщиной.

По вечерам только на небо и глядела.

И как-то сказала Максиму: «Звезды – это космический шифр».

И вот она умерла.

И полковник все необремененное службой время стал проводить во дворе.

С лопатой или тяпкой в руках.

Начал разбивать клумбы.

Сажать цветы.

И даже деревья.

И призывал выйти на субботник.

Он так и говорил: «Командуйте штурм!»

Помогали ему не очень ретиво.

Только Максим все время был под рукой, поскольку находился в общем-то не у дел.

И вот после очередной запарочной работы полковник сказал: «А что если я тебе на память подарок сделаю? В честь Веры».

Так Максим узнал, что соседку звали так же, как его жену.

Удивлялись сперва всем подъездом, потом целым домом и даже, есть сведения, чуть ли не всей улицей.

А все оттого что полковник подарил Максиму автомобиль.

Новехонький.

Который купил для своей жены.

Максим не помнит, сидела она когда за рулем или нет.

Фамилия полковника была Шнилько.

Так же прозвали и машину.

Поэтому часто можно было услышать такое вопрошение: «Ты на шнильке поедешь али как?»

Под «как» подразумевался общественный транспорт.

Оклумбил Шнилько двор, облагородил и – бац! – перевели его в другой город.

Вернее, сперва вызвали в Москву и там предложили закатиться чуть ли не в Биробиджан.

А может, еще в какой «джан», Максим точно не знает.

Любопытство не было его слабостью, а география – пристрастием.

Словом, сгинул полковник.

А машина осталась.

Правда – но это уже с Веры – взял полковник обязательство, что она будет приглядывать за могилой жены.

Вот так несчастье одного обернулось счастьем другому.

Имеется в виду обретение машины.

Сперва Максим на шнильке ездил только по самым необходимым делам.

Не хотелось, чтобы полковник увидел, что Максим гоняет машину как Сидорову козу.

Ну а когда тот уехал, руль, как говорится, разнуздался.

Его как бы зарядила некая постоянная энергия. Так и тянуло куда-либо ринуться.

Просто так.

Лишь бы на машине.

Своего рода наркотик.

А вокруг царила жизнь.

И происходили разные странные истории.

В которые Максим, как прирожденный скиталец, нет-нет да и влипал.

Однажды пожалел одного лишенного счастья на родине человека.

Который сказал: «Вы, русские, для нас, младших народов, больше, чем братья».

Словом, судьба не дремала.

Пока он помогал выгрузить цыгану его узлы и оклунки, у него из багажника украли запаску.

Миновав те забытые Богом места, он первый раз подхватил солидного пассажира.

Тот – по радиотелефону – говорил о каком-то промышленном сырье.

Упоминал о культурном империализме. И диктовал, какие страны пригодны для колонизации.

Подрулив к вокзалу, клиент попросил его подождать, назвав его машину «скромным кораблем».

Только после часа или двух ожидания Максим понял, что клиент отправился не на поиски фактов, как объявил, а разжигать дух отваги у таких же обманутых олухов. И теперь наверняка еще кому-нибудь имитирует разговор по радиотелефону, чтобы и здесь не упустить свой момент.

И Максим поехал домой.

И только в пути обрел гармонию.

Резонно учтя, что слабость и страдания пусть достанутся другому.

И к нему пришел покой, которого он не ведал прежде.

И всяк, кто был неподготовлен, некий щепетильный исследователь, посчитал бы, что он уже вписался в нашу ошеломляющую реальность, где обманы так же естественны, как отходы производства.

И вскоре после начала таксогонства он уже не мог жить без четкой программы освоить как можно больше модностей и даже отказаться от здоровья в пользу бесконечного обогащения.

Но существовал тормоз.

И имя ему было жена.

Она, как бы подслушав чужие тональности, говорила незнакомым голосом, которым, кажется, можно предвещать только гибель.