Русский посол в Крыму, окольничий. Родной дядя царицы Марии Федоровны Нагой, седьмой жены Ивана Грозного. Сделал многое для предотвращения крымско-турецкой агрессии; так, предупредил царя о готовившемся походе хана Крыма Девлет-Гирея на Астрахань; освобождён, будучи обменянным на крымского вельможу. Стал опричником ещё в Крыму в 1571 году. С 1573 году входил в ближнюю думу Ивана Грозного. В последующие годы участвовал во многих дипломатических переговорах. В 1576–1579 годах – дворовый воевода. Вскоре после смерти Грозного сослан. В момент гибели царевича Дмитрия находился в Ярославле, был обвинен правительством в поджоге Москвы. Видимо, был отравлен. Филарет в Сийском монастыре 1601 На Сийском озере, в неслыханной глуши, от стен монастыря тропа ведет полого, к воде, где окуни, да мелкие ерши, да щука старая, да тощая сорога. Подлещик на уху то ловится, то нет… Здесь, в ссылке горестной, в томлении несытом пустынничает мних, зовомый Филарет; еще не скоро стать ему митрополитом. Цепочка тянется однообразных дней, пусть мнится здешний край кому-то полной чашей, но макса сладкая северодвинских мней не предназначена для трапезы монашьей. На бесполезный гнев не надо тратить сил, но к Белоозеру душа стремится снова, куда любимый сын, младенец Михаил, отослан волею иуды Годунова. Никто изгнаннику не шлет вестей в тюрьму, не умалился страх, а только пуще вырос, и мних в отчаянье: приказано ему ни с кем не говорить при выходе на клирос. Терзают инока мучительные сны, не по нему клобук и подвиг безысходный, ночами долгими у Северной Двины он грезой мучится, бесплодной и голодной. Пусть бают, что хотят, предание свежо, уместно обождать во кротости великой, лишь Годунов помрет, – он на Москву ужо царем заявится или другим владыкой, чтоб громко возгласить, избавясь от врагов: мечите-ка на стол – да ничего не стырьте! — просольну семжину, белужину, сигов, прут белорыбицы да схаб печорской сырти. Тельное лодужно извольте принести, шевружину еще, капусту в постном соке, икру арменскую и дорогие шти, уху, учинену со яйцы да молоки. …Такие пустяки нейдут из головы! Грядущее темно, и тяжелы вериги. Ужели не дойти от Сии до Москвы? Да только на Руси царем не быть расстриге. Кто знает, что судьба еще преподнесет? Пусть мерзостна скуфья, невыносима ряса, но надобно терпеть сие за годом год и все же своего суметь дождаться часа. Пусть бесится осман, – не страшен он ничуть, пусть ляхи точат зуб да ждут жиды мессию, лишь ни в который век на непрохожий путь не надо направлять ни Сию, ни Россию. Нет осуждения монашеским трудам, а патриарший жезл сойдет и за дубинку, и в тот великий час рабам и господам тень Грозного еще покажется в овчинку. Ты как там, Годунов? Здоров иль вовсе плох? Но, сколь ни царствуешь, ты не поймешь при этом, что царь в России – Бог, но он не просто Бог: в России – Бог с людьми, а люди – с Филаретом. Федор Никитич Романов был сослан в Антониево-Сийский монастырь в 1601 году, был здесь пострижен в монахи с именем Филарета и прожил до 1605 года. «…От Царя и Великого Князя Бориса Федоровича всея Руси в Сийский монастырь игумену Ионе. <…> В нынешнем 113 году марта в 16 день писал к нам Богдан Воейков, что февраля в 3 день сказывал ему старец Иринарх, да старец Леванид, Февраля де в 3 день в ночи старец Филарет старца Иринарха лаял и с посохом к нему прискакивал и из кельи его выслал вон и в келью ему старцу Иринарху к себе и за собою не велел ходити некуда; а живет де старец Филарет безчинством, не по монашескому чину, всегда смеется не ведомо чему, и говорит про миpcкoe житие, про птицы ловчии и про собаки, как он в мире жил, и к старцам жесток, а старцы приходят к нему Богдану на того старца Филарета всегда с жалобой, что лает их и бить хочет, а говорит де старцам Филарет старец: увидят они, каков он вперед будет, а ныне де и в Великий пост у отца духовнаго тот старец Филарет не был, и к церкви и к тебе на прощенье не приходит и на крылосе не стоит». Димитрий Кесарь Трагикомедия. 1606 Царю нехорошо: хоть был здоров намедни, но про его судьбу глядеть не надо в сонник, — посмотрит на Москву, доест обед последний и вскорости помрет, поскольку гипертоник. …Так было некогда: дворянчик захудалый из Чудова сбежал в гостеприимный Муром, в Речь Посполитую, где с наглостью немалой назвался Дмитрием, понравясь польским дурам. Он был не то Богдан, не то скорей Георгий, в монахи стриженный под именем Григорий, он ляхам расточал толь многие восторги, что скоро сделался у них в большом фаворе. Чудесно излечась от наведенных корчей, предерзостно удрав от гнева Годунова, восстал из гроба он, князей сильней и зорче, и восхотел душой в Москве явиться снова. Князь Ковельский Андрей подох бы от завидок, прознав его судьбу, иль хохотал до колик, — столь был невзрачен тот и в целом статью жидок, короче, просто вор и липовый католик. Столь быстро он взлетел, что и представить жутко, жолнеры думали: вот мы в Россию катим! Тень Грозного его сочла бы за ублюдка, но Мнишек объявил добротолюбным зятем. Бывало, поворот случался нехороший, затея наглая едва не прогорела. Жолнеры прочь ушли, не получивши грошей, но выручил его прохвост Андрей Корела. То драму зрил народ, то слушал оперетту, Москву Димитрий съел с лапшой и потрохами, но люд уверововал в инсценировку эту, и воспевал царя не просто, а стихами. Явился при дворе питомец русской лиры, кольчугой защищен, молитвой ощетинен, со тщаньем велием слагающий стихиры Иван Андреевич, писатель Хворостинин. Ощерилась страна грядущими гробами, кто хорохорился, кто помирал со страху, и даже Федор Конь не шевелил губами, страдания и слез сдержати не можаху. …Что, жрешь телятину, не спишь после обеда? Ты тайный сын царя? Ишь, подобрал папаню! Какой ты, к ляду, царь! Ты хуже людоеда! Не ходишь в баню ты, так вот, иди ты в баню! Златá распалась чепь, не стоит распаляться, борьба убогая всем сторонам обрыдла, и боле никакой надежды на поляца, и пепел с порохом уже смешало быдло. …Василий, плохо врешь, хотя бы сопли вытри! Не признан шведом ты и не обласкан Портой. Поляки требуют, чтоб стал царем Димитрий, хоть первый, хоть второй, хоть третий, хоть четвертый. Бузит царевич Петр с Болотниковым купно, за подкреплением гонца ко Мнишкам выслав, но не возьмут Москву, что стала неприступна, ни ирод Шаховской, ни Ваза, что Владислав. И новый вор грядет из града Стародуба, во Пскове тоже свой и в Астрахани тоже, Климентий и Мартын, – любого душегуба в Москву на русский трон влечет, помилуй Боже… Зови загонщиков, устраивай облаву, а хочешь – зал готовь для куртуазных танцев. Всего-то зá шесть лет российскую державу пыталось оседлать семнадцать самозванцев. Но суд потомков строг, и ропщут ребятишки, по первое число в известной драме выдав Гавриле Пушкину, сокольничему Гришки, (царю, носившему фамилию Нелидов). Сгорела кизяком несбывшаяся слава, хула взаимная – российское богатство. …Лишь некий иерей, на то присвоив право, включил Григория в чины анафематства. |
