В 1633, 1635, 1643 годы Адам Олеарий в составе шлезвигского посольства в Персию посещал Россию. Книга, написанная им об этих путешествиях, – это один из лучших и полных этнографических источников, описывающих Русь XVII века. Между тем ни единой торговой цели, поставленной перед посольствами, достигнуто не было.
На западе народ ползет в корчму,
а на востоке он ползет в кружало.
Без видимого повода к тому
в четыре раза соль подорожала.
Ватага в кабаке невесела,
весь разговор: отколе и доколе.
А у царя – пиры да сокола,
Похоже, – государю не до соли.
Для горожан лишь розги да кнуты,
должок, да недоимка, да утряска.
А чем солить голяшки и хвосты?
Чем жереха солить и чем подъязка?
Неужто царь доселе не знаком
с чинимым на Москве неблагочестьем?
Беда, что обзавелся свояком,
беда и то, что обзавелся тестем.
Беда, беда для честного купца!
Настоль казна неужто оскудела?
Почто народу жить без огурца?
А без капусты – статочное ль дело?
А был бы подлый тот искариот
утоплен в бочке из-под тухлой рыбы!
Сидел бы на колу Траханиот,
да и Чистой пошел под топоры бы!
По маковку засунуть бы в тузлук
боярина, что злее василиска!
И пусть бы он не прятался за слуг,
а пусть бы к людям вышел тот Бориска!
А посадить его бы под арест!
А с ним потом поговорить народу!..
А тот Бориска слушает да ест:
и от Кремля куда подале ходу.
Набает летописец-пустобай,
про то, как власть угомонила гниду,
и, сколько ты голов ни отрубай,
все государь семью не даст в обиду.
Столетья три, читатель, обожди,
увидишь, как учебник скалит зубы,
за коими – крестьянские вожди,
ушкуйники и просто душегубы.
Они боролись не за просто так!
Чай, не по воробьям стреляли пушки,
чтоб стала соль – два фунта на пятак,
который вроде четверти полушки.
А чтоб легко управиться с людьми:
народу быть спасителем возжаждай,
сперва все то, что было, отними,
потом верни, – и счастлив будет каждый.
У каждого одна и та же роль,
рассказчик в ночь глядит осоловело,
и жалуется соляной король,
что без причины соль подешевела.
Виновники Соляного бунта Борис Морозов и Иван Милославский приходились царю Алексею Михайловичу соответственно свояком и тестем. Оба при бунте уцелели.
Полюбуйтесь: удачлив, блестящ, знаменит
и владыками принят как равный,
кальвинист-протестант, мусульманин-суннит,
правоверный жидок православный.
Он сулит: возвращу золотой на алтын,
только дочку с приданым просватай.
Перед нами – Василия Шуйского сын,
Иоанн, получается, Пятый.
Короля и султана раздев догола,
он останется в прежнем почете.
Поищите второго такого козла, —
и такого козла не найдете.
Ведь когда-то, едва зазубрив алфавит,
разобравшись в цифири немножко,
три деревни, а такожде пруд рыбовит
лихо пропил келейник Тимошка.
А ему наплевать: меж столичных кутил
не особо и трудно-то выжить.
Но в Москве, если лапу в казну запустил,
могут оную вмиг отчекрыжить.
Как сапожник упьется купчина Миклаф,
позабудет про русские нравы,
а Тимошка, чужого коня оседлав,
как стрела долетит до Варшавы.
Если сперли коня, – не кричи караул,
с морды пьяной волосья откинув.
Будь доволен: тебя как ребенка надул
прохиндей Тимофей Анкудинов.
Польше сладко напакостить русским. Изволь,
трон полякам не отдали – нате ж:
самозванцу в Варшаве отвалит король
столько денег, что всех не потратишь.
Но подобный почет ненадежен, увы,
и Тимошка, завывши с досады,
очень близко почувствовал руку Москвы
на пиру Переяславской рады.
Ну и пусть: разломилась судьба пополам,
он – калач исключительно тертый,
он в Крыму без зазрения принял ислам
и свалил до блистательной Порты.
Если б только не страсть прохлаждаться в грязи,
процветал бы он в Порте поныне,
но почуял, что жареным пахнет вблизи
и сбежал к королеве Кристине.
Он-то думал: ничто ему там не грозит,
но наткнулся на русского дьяка,
и удрал через Ревель и Ригу в Тильзит
восхитительный жулик-вояка.
Но Миклаф, обворованный в прошлом купец,
предъявил с золотишком лукошко,
и пришел нашей сволочи знатный конец:
был Москве предоставлен Тимошка.
Приговор у суда оказался таков:
впредь негоже ловить святотатца,
разрубить его на шесть отдельных кусков
чтоб не мог никуда разбежаться.
Полагается вспомнить, что все – суета,
грязный ров оказался постелькой.
Ты записан на первой неделе Поста
после Гришки и перед Емелькой.
Окаянную жизнь не удержишь в горсти,
не доешь драгоценной ковриги,
потому как на плахе не сможет спасти
карусель перемены религий.
