Станислав Немоевский, <…> стал скрупулезно описывать каждый шаг «государыни», оказываемые ей невообразимые почести, государевых слуг, ее сопровождавших, их одежду, манеру обращения, обильные застолья и бесконечные пиры в честь приезда Марины Мнишек в Москву. <…> На брачном банкете ему диким показалось поведение московитян за столом: Обед открылся теми же церемониями, как и прежде – с обхождения парами стольников около колонны. Как и на иных обедах, ставили по два или по три кушанья, с помощью тех, которые сидели перед столом, и ставили не всё, а было всего тринадцать. <…> На всех столах подавали есть на золоте, и эти тринадцать кушаньев довольно тесно вдоль стола помещались, ибо поперек столы были так узки, что нельзя было поставить рядом двух мисок, хотя тарелок и не было. Золото то, однако, никакого вкуса не придавало кушаньям… <…> Тарелок не употребляют; из миски берут горстью, а кости бросают под стол или опять в миску. <…> Масла не умеют делать, сметаны не собирают, она горкнет; как скоро масло приготовят, его топят; другого не имеют, и потому каждое воняет. <…> Немоевский увидел, что русские лживы, своего слова не держат, что положиться на их заверения нельзя, что при случае они легко отрекутся от своих слов и даже не покраснеют. Противно было ему слышать нецензурную брань на улицах, откровения пьяных мужиков об интимных связях с женами, видеть эту грубую, неотесанную массу забитого народа. <…> На свадьбах нет музыки, нет танцев – «одно только пьянство». Ю. Н. Палагин Ганс Борк Рыцарь-неваляшка. 1610 От Борьки до Васьки, от Васьки до Гришки, от Гришки до тушинских мест, и к Ваське опять все на те же коврижки, и все их никак не доест. Где лен, где крапива, где хрен и где редька, где хутор, а где и сельцо. И все-то равно, что Мартынка, что Петька, — лишь бегай, да гладь брюшенцо. За глупых валахов, за мрачных ливонцев, за прочих вонючих козлов, — отсыплют поляки немало червонцев, немало отрубят голов. Коль рая не будет, не будет и ада, нет друга, так нет и врага; прибравши подарки, всего-то и надо — удариться снова в бега. В Москве ли, в Калуге, в Можае ли, в Туле, восторгом и рвеньем горя, уверенно, строгость блюдя, в карауле стоять при останках царя. Прыжки хороши и движения ловки, но лезть не положено в бой; вот так он и пляшет от Вовки до Вовки, кружась, будто шар голубой. При нем торжествует закон бутерброда, скисает при нем молоко. Он – двигатель вечный десятого рода и маятник деда Фуко. Не действует яд на подонка крысиный, тот яд для него – перекус, и нет на земле ни единой осины, что выдержит эдакий груз. …Но облак вечерний закатом наохрен, но тянет с востока теплом, — а жизнь коротка, и пожалуй, что пó хрен, гоняться за этим фуфлом. У Шуйского был один немец по имени Ганс Борк, который некогда был взят вплен в Лифляндии. Его-то Шуйский и послал со 100 немецкими конниками под Брянск, а этот Борк прошлой зимой перешел от Шуйского в войско Димитрия в Калуге, но потом, оставив там на произвол судьбы своего поручителя, снова перебежал к Шуйскому, который за доставленные сведения пожаловал его ценными подарками; но у Шуйского он не долго задержался, а вторично перебежал к Димитрию второму, который воздал бы этому изменнику по заслугам, если бы его не упросили польские вельможи. Однако, не пробыв и года у Димитрия, он чуть было не переманил у него крепость Тулу (перед тем сдавшуюся Димитрию) и не передал ее Шуйскому, но, поняв, что его лукавые козни замечены, он убрался восвояси в Москву к Шуйскому, который опять с радостью принял его и, как и в первый раз, щедро одарил его за замышлявшуюся пакость в Туле.
Конрад Буссов Капитан Жак Маржерет Гугенот Московский. 1611 У мира вкуса нет, а вкус войны отвратен: что ж после этого дивиться послевкусью? Зато Россия – край великих белых пятен, засим и справиться весьма непросто с Русью. У нас затуплен меч, у нас подмочен порох. Восточные врата у нас отменно ржавы. А у России врат нет вовсе никоторых и вовсе нет искусств, и в этом мощь державы. Европе этот край куда как любопытен. Как называть его? Вопрос отменно странен: его бы надо звать страною московитян, коль Франция была б страною парижанян. В сравнении с Москвой изрядно мы убоги, у нас бездельники окружены почетом, у наших королей уходят все налоги мазилам всяческим, а также стихоплетам. Хотя и то скажу, что страшной прежней мощи при нынешних царях в Москве я не нашел уж: боярам нынешним желанна власть попроще, что их бы не драла за меховой околыш. Беда со званьями! Тут спорят неустанно, как своего царя вознесть пред мощью вражьей. Не император ли достойнее султана? Чин выше ль герцогский, а может – титул княжий? Несчастный царь Борис, несчастная царица, страну спасавшие в годину недорода! Здесь ведает народ: коль голод приключится, так именно царем испорчена погода! В итоге предпочли они царя-болвана, свой уподобив край глубокому болоту, один Димитрий, – сын великого Ивана, — царем казался мне, французу-гугеноту. Но истины страна нисколько не искала, да и теперь судить мне вовсе не по силе: иль самозваному Москва рукоплескала, иль настоящего оклеветал Василий? К чему чернила здесь, но и к чему белила? А все-таки его жалеть велит мне разум, хоть бородой его природа обделила, хоть бородавку он имел под левым глазом. В одну лишь Польшу мне оставлены дороги, и ни копейки нет – не то что луидора, и виноват ли кто, что я теперь, в итоге, на льду Москвы-реки добился лишь позора? Что жизнь кончается, – не повод для насмешки. Коль чашу выхлебал, так не проси добавки. И если ждешь орла, как раз дождешься решки, а коль фортуны ждешь, – дождешься бородавки. |
