Мазепа в Бендерах 1709 Дела у гетмана невероятно худы. Не верится, сколь он бывал великолепен! Ребром, в котором бес, и орденом Иуды, и много чем еще отмечен путь Мазепин. В той Варнице полно медов да винограду, что пахнут мухами – на то роптать навищо? Мазепа здесь живет, просравши ретираду, и близкой смерти ждет, развесивши усища. Зачем ему казна, с которой он удрапал? Он держит золотой, из бочки оный вынув, с ним что на крышу лезть, что укладаться на пол, когда за семьдесят, – уже не до цехинов. Соратники сидят, как куры на насесте, горюя, что война ще даже не почата, а гетман пыжится и потребуе мести, турбуясь за свои тяжелые бочата. Он шуйцей обнимал ту Мотрю, что Мария, сто тысяч крепостных десницею облапив: и теплилась в душе наисолодша мрия: навидавшись в Москву, побить усих кацапив. Страшися пуговиц, король холодной Сверье! Коль с левой встал ноги, то все не слава богу, коль даже у своих утратил ты доверье, безглуздо уповать на свейску допомогу. А королю конец: он скоро сломит шею и в битве с турками утратит кончик носа, под пули датские полезет он в траншею и боле не задаст ни одного вопроса. Проходит снизка дней безрадостных и серых, перед грядущим страх, пересыхает в глотке; казаки сердятся, – зачем ты, гад, в Бендерах серебряные все распродал сковородки? Кто поумнее, тот ховается в вертепы, за дело гиблое бессмысленно сражаться. Вот осень на дворе, и больше нет Мазепы, и скоро тронутся подводы до Галаца. История не то, что мы сегодня строим, а то, чем мы потом историкам потрафим, — кто через триста лет запишется героем, не станет размышлять про несколько анафем. И ураган, и гром, и бесконечный ливень, народ возликовал и буйствует призывно, апофеоз судьбы – купюра в десять гривень, пусть это и никак не золотая гривна. Не порти праздника, не лапай маскарада, гордыню прибери, и скатертью дорога! Ликует все страна, твердя, что эта зрада — высокоякисна чудова перемога! Игнат Некрасов Заветы. 1710 Жизнь людская, – а что на земле мимолетней? Сколько правил вмещает великий наказ? Их сто семьдесят было, осталось полсотни. Четверть тысячи лет, как не сдался Некрас. Этим правилам внуки последуют слепо, не на всех напасутся цари домовин, и неважно, что сгинул предатель Мазепа, и убит благородный Кондрат Булавин. Эти правила кратки, понятны и строги: все отрублено в них, будто шашкой сплеча. По Батыевой к югу помчатся Дороге казаки на крылах ледяных бахмача. …Никогда не чиня умышления злого, казакам казаки доставляют приют, ибо Кругу приносится первое слово, и последнее слово ему же дают. Навсегда остается казак старовером, кто моложе, тот слушать должон старика, не зазорно стрелять по москальским аскерам, но избави Господь застрелить казака. Всей станице поближе держаться друг к другу, не держать ни тюрьмы для своих, ни шинка, друг за другом следить и докладывать Кругу, уходить, если близко царева рука. Если кто обнищает, вконец обесплодев, да и если состарится вовсе не вдруг, если болен, безумен кто, или юродив, — и о том казаке позаботится Круг. Атаман и казна подчиняются Кругу, ну, а Круг – только Богу и только судьбе, так что если, казаче, ты ловишь белугу, только третью белугу оставишь себе. …Наплодила Москва палачей и придурков, только голос подашь, да и сразу куку. И приходится жить казаку среди турков, ибо некуда больше идти казаку. Видно, жирную варит Москва чечевицу, но не все хорошо и в турецком дому: здесь какой-то подлец опозорил станицу, продал пушку Игната невемо кому. Время лечит, подробности скрыты во мраке, но и турку не взять казака на износ. А в окошко глядит вместо близкой Итаки птичье озеро, сонный и синий Майнос. Беспредельно упрямство, да жизнь бедновата, начинается год, и кончается год, и проносится мимо потомков Игната бестолковых столетий босой карагод. Ефим Никонов Потаенное судно. 1721 Омулевая бочка – пленительный штрих! Проследим, неудобную тему затронув: на российских морях много баб-Бабарих и значительно меньше прекрасных Гвидонов. Но зато у холопа открыта душа нараспашку, навылет, навынос, навылаз: за сто лет до Левши подмосковный Левша положил смастерить для царя «Наутилус». У царя на уме Амстердам и Париж, он и сам-то отчасти кустарь-одиночка. Потаенный корабль для него мастеришь, а выходит опять омулевая бочка. Тут все та же проблема простых россиян, собираешься шапкой побить супостата, штурмовать собираешься остров Буян, а выходит – не можешь доплыть до Кронштадта. Если царь из-за моря привозит горилл, то страна превратиться грозит в обезьянник, и неважно, какой ты корабль мастерил, потому как получится только «Титаник». Непременно какая-то грянет беда, угадать-то легко, но избавиться трудно. Потаенные сколько ни строишь суда, получаются лишь потаенные судна. Будет лезть и советовать каждый ханжа, не дадут тебе дело исполнить благое. Для шпаклевки попросишь ты жира моржа, но моржовое что-то получишь другое. Царь не ждал, не гадал, но навеки задрых, он совсем и не думал о смерти дотоле, а толпа упомянутых баб-Бабарих утвердилась надолго на русском престоле. Бабариха – она из крутейших бабуль, авантюр не желают подобные бабы, и выходит, что лодка сказала «буль-буль», и поди докажи, что поплыть бы могла бы. Расхреначат те бабы державу к хренам, и не только к хренам, рассуждая по-русски. Не плывет твой корабль по морям, по волнам, а плывет он туда, где зимуют моллюски. Тридцать третье несчастье, невзятый разбег, осрамившийся ген и облом хромосомы, незадачливо тонущий Ноев ковчег, неизвестно куда злополучно несомый. Но зато в глубине, выплывать не спеша, отчего-то с улыбкой весьма нехорошей, ухватясь за штурвал, торжествует Левша, удалой капитан деревянной галоши. |
