— Дурак, — смеется она и упирается руками в скамейку, не прекращая улыбаться. А мне становится действительно хорошо, именно ради ее улыбки я и говорю такую чушь.

Мне легко общаться с девушками, но если копнуть поглубже, то можно столкнуться с нюансами. Поверхностные отношения, знакомства, секс — да, пожалуйста; здесь многого не нужно. Этого опыта у меня навалом. А дальше я уже давно перестал заходить и много раз всем говорил: никакой близости, адьос, малышка.

Серьезные отношения у меня были дважды: первая школьная любовь и типа первая осознанная любовь. «Типа», потому что не могу сказать, что это была любовь, скорее, просто очень сильная влюбленность.

Если говорить о женской половине семьи, то она невелика. Тем более, когда я покинул родной город, теперь с ними не пересекаюсь вообще, только с бабушкой. Теть или сестер у меня нет, а те, что есть либо слишком далекие родственники по семейному древу, либо давно уехали в другие крупные города, подальше отсюда.

Мать — это вообще отдельная история. Наши отношения похожи на небольшую лодку, которая в открытом океане, где постоянно штормит. У нас трудные отношения, построенные на непонимании. Мы будто отгорожены друг от друга стеной, поэтому, когда разговариваем и пытаемся что-то донести, наши слова не долетают и рикошетят об эту стену. Было бы странно обвинить во всем этом мать, но в этой ситуации я абсолютно не имею представления, что творится в ее голове и почему она так поступает.

Все, что я чувствую со стороны матери — это какие-то негативные эмоции. Честно говоря, мне вообще кажется, что ее любимый сын — это Миша. Словно после смерти отца я перестал быть ей нужным, возможно, потому что мы с Мишей не являемся полнокровными братьями. У нас разные отцы, и иногда мать смотрит на меня абсолютно по-другому. Не знаю, как объяснить это чувство. Она сразу отворачивается, а мне становится неуютно, но я подозреваю, почему это так, что бы она мне не говорила.

Мое детство было прекрасным, если бы не начавшиеся ссоры между родителями, продолжавшиеся около года, было бы идеальным. И если бы не смерть отца. Когда мой отец умер, в семье произошел конкретный сбой. Нас с Мишей отправили к моей бабушке, а мать куда-то исчезла. Мы виделись с ней только на похоронах. Она была бледной, потерянной, словно неживой. Держалась за нас, но никак не делала ничего больше (не обнимала, например). Я думал, что раз и Миша стоит без возражений, то и я не должен. Уже тогда я знал, что мой отец — не его отец. И мне хотелось быть мужчиной, чтобы мама чувствовала мою поддержку, хотя самого разрывало изнутри и так хотелось разрыдаться в маминых руках.

Тот день я запомнил навсегда. Мать ушла, даже не попрощавшись. Я знал, что ей тяжело и хотел идти за ней, но мне не дали. Меня утащили другие родственники, а мне оставалось только лицезреть, как мать провожает меня пустым взглядом, не пытаясь забрать меня. Я обиделся на всех.

Так мы и продолжали жить у бабушки. Я тайно ходил с братом к нашему дому, но там всегда было закрыто, и никто не открывал. Мать пришла к нам только через месяц после похорон. Этого момента я ждал дольше всех, поэтому сбежал с уроков домой (моим домом на тот момент стал дом бабушки), упав в объятия к матери. Тем не менее, я чувствовал только какой-то барьер от нее и странный холод. Она разговаривала и смотрела на меня, но в ней что-то изменилось. Нашу семейную идиллию с отцом или без было уже не вернуть.

Мама начала изредка навещать нас с братом и бабушкой, но не забирала. Это был самый ужасный год моего детства, который сопровождался вечным ожиданием матери и разочарованием. Я отдалялся от нее и уже не радовался ее приходу. Думал, хуже быть не может. В школе я стал задираться, получая много замечаний.

Когда мне было уже десять, мать объявила: «Я возвращаюсь к своему бывшему мужу, и вы, дети мои, переезжаете со мной». Мне было все равно, хотя в душе поселилась надежда на воссоединение семьи. Но бывшего, ставшего настоящим, мужа, по совместительству отца Миши, я сразу невзлюбил. Особенно когда у меня начался переходный возраст, года через два.

Все это время я видел, что мать не счастлива. Пытался ее подбодрить, но она лишь натянуто улыбалась и говорила, чтобы я ей не мешал. И тут все изменилось, когда я начал ссориться с отчимом. Скандалы на весь дом, его бесполезные попытки наказать меня за неодобрительное поведение (это не останавливало меня ничуть).

Единственным вариантом было загрузить себя по полной, чтобы реже бывать дома, но и это не помогло. Все равно что-нибудь было разбито (ваза, посуда, телефон). Я хотел защитить свою маму, потому что замечал, как отчим с ней обращается. И я часто напоминал ему, что если бы мой отец был жив, его бы тут не было. Ему это очень не нравилось.

Что касается Миши, он всегда был спокоен, уравновешен и держал дистанцию. Хотя откровенно признался мне, что лучше бы они не сходились: «От них больше негатива, чем позитива. Но ты, Саш, перестань так заводиться, лучше не станет». А я не мог не заводиться.

Между тем, мать и отчим не ладили. Часто видел, как она плачет, когда думает, что ее никто не видит. Но я видел и не решался подойти, потому что не хотел, чтобы она снова меня отталкивала.

История с отчимом закончилась ужасным образом. Однажды я подслушал, как он кроет мою мать трехэтажным матом. Я не выдержал и ударил его, как мог (я был в то время хиленьким, но опыт в драках был с соседскими и школьными пацанами). В итоге отчим сам отвесил мне такую оплеуху, затем так заехал по лицу, что мать опешила. Исход оказался несправедливым: я поехал к бабушке на перевоспитание. Я, мягко говоря, был шокирован и сильно обиделся на мать. Даже когда она приходила дважды в неделю, я ее игнорировал или закрывался в ванной.

Бабушка стала мне второй матерью. Только она давала утешение, когда отец умер, хотя ей самой было тяжело, но вместе мы чувствовали себя лучше. Только она была очень добра ко мне, когда я остался практически один в этой ссылке. По ощущениям я больше чувствовал себя дома у бабушки, чем там, в квартире отчима.

Когда мать развелась через три месяца с этим дебилом во второй раз, она попросила меня вернуться, но я был непреклонен. Юношеский максимализм все еще играл, да и гордость у меня была не маленькая.

Тогда мама сказала мне: «Весь в отца: такой же упрямый». Я очень разозлился, наговорил много чего лишнего. Естественно, между нами произошел сильнейший раскол. Мне очень не понравилось то, как мама сказала — «весь в отца». Словно она никогда его не любила, словно ей было жаль, что я похож на него. А я ведь очень хотел быть на него похожим, я был именно папиным.

Наша обида затянулась. Мне уже было шестнадцать, и я решил не идти до одиннадцатого класса (и оценки были у меня отстойными, учителя точно бы не обрадовались, если бы остался). Бабушка уговаривала меня помириться с матерью, и через полгода учебы в колледже я все-таки решился. Пришел к ней, а она уже с другим, но замуж за него не выскочила, его ненадолго хватило. А вот наша встреча опять была на повышенных тонах. Я обвинял ее в том, что она наплевательски относится к моему усопшему отцу, а она — в том, что я эгоист. И новая ссора растянулась еще на полтора года, видимо, упрямство было семейным, а не отцовским.

Потом я встретил девушку, Марину, которая перевернула мою жизнь с ног на голову. Я стал мягче, теплее и избавился от привычки курить. Теперь она стала просить меня поговорить с Элен — с мамой. Так я называл ее, потому что имя Лена казалось слишком не подходящим для ее натуры, а матерью назвать было сложно. До сих пор не сменил ее в телефонных контактах с «Элен» на простое «Мама». Не знаю, почему.

Все-таки мы помирились. Мама призналась мне, что я действительно напоминаю отца и не только по характеру, но и все больше внешне, поэтому ей всегда трудно и тяжело. В первый год, как его не стало, она места себе не находила и боялась смотреть мне в глаза. Собственно, такое ощущение у нее не исчезло, но убавилось. Она по сей день слишком скучает по нему.