Однако не будем подпадать под влияние грубых аналогий, а задумаемся вот о чём. В сущности, спор между Сократом и Симмием сводится к тому, как понимать душу: как субстанцию, способную существовать независимо от тела, или как всего лишь главное свойство, которое исчезает вместе с его разрушением. Самое сложное для человеческого рассудка — обрати внимание, я говорю. сложное, но не невозможное! — это представить возможность существования чего бы то ни было без какой-то подпорки в виде носителя свойств, которую и называют субстанцией. Но душу, как целостную непрерывную активность, которая протекает в идеальной сфере идей, образов, смыслов — вот то слово, о котором следовало упомянуть ещё раньше! — нет надобности мыслить в виде субстанции! Субстанция — это нечто неподвижное, а душа — это процесс!
— Но тогда невозможно поверить в её бессмертие!
— Почему? Разве есть в мире что-нибудь бессмертнее процесса? Субстанции находятся в постоянном взаимодействии — но ведь это и есть процесс! Любой процесс в материальном мире действует с частицами материи, любой процесс в идеальном мире — с идеями и их смыслами, но и то, и другое одинаково бессмертно! Если душа — это процесс, и процесс целостный, протекающий внутри «Я», да, собственно, им самим и являющийся, то что в мире материи может помешать ему существовать вечно?
— А что прерывает идеальный процесс, который ты называешь душой, когда мы погружаемся в сон?
— Если бы этот процесс что-то прерывало, то люди просыпались бы иными, чем засыпали, — возразила Философия. — А этот процесс продолжается и называется сном. Только есть сны, о которых вы помните, а есть те, о которых забываете при пробуждении, уверяя себя и других в том, что спали слишком глубоко и никаких сновидений не видели!
— Но ведь «Я» ребёнка отличается от «Я» того же самого человека, когда он становится стариком!
— Совершенно верно, но чем? Только идеями, с которыми оперирует один и тот же процесс!
— Но тогда душа сапожника вечно будет думать о том, как латать сапоги!
— А душа философа — о том, как устроено мироздание. И что?
Боэций тяжело вздохнул.
— Всё это воистину настолько глубоко и удивительно, что у меня захватывает дух. Одно я понял наверняка, если душа — это то, о чём ты говоришь, то она не может существовать без наличия идеального мира, который находится за пределами мира материального или где-то в глубинах.
— «За» или «где-то» можно сказать лишь в отношении материальных вещей, — возразила Философия, — а идеальный мир не имеет пространственных границ, как не имеет границ и твоя мысль о границах мироздания.
— И именно этот идеальный мир мы называем Богом?
— Конечно, и все души существуют именно в нём!
— Час от часу не легче! — снова вздохнул Боэций. — Но ведь тогда нам нужно доказывать и существование Бога...
— Но это же доказывается наличием твоей собственной идеальной души! Разве ты найдёшь в Боге что-то иное, чего нет в твоём собственном «Я»? Разве та же Божественная Троица не имеет сходства с тремя главными свойствами человеческого «Я»? О да, у теологов есть обычай приписывать Богу все свойства души, но в превосходной степени, уверяя при этом, что он всё равно выше всего того, что только можно помыслить о нём. Но всё это говорит не столько о Боге, сколько об уме того или иного теолога. И разве ты забыл тот сон, в который я намеренно тебя погрузила, чтобы приготовить к нашему разговору?
— Нет, не забыл, но не очень-то понял его, приняв за плод собственного воображения...
— Как можно представить себе незримое, если только не в виде какого-то необычного света? А идеальный мир незрим, поэтому-то люди и пытаются представить его себе с помощью тех образов, которые им подсказывает земное окружение, и впадают в отчаяние, когда не находят той достоверности, к которой привыкли во время своей земной жизни! Когда мы встретились с тобой в первый раз, ты пребывал именно в таком отчаянии, хотя причины у него были несколько иные...
— Да, согласился Боэций, — я никак не мог примирить существование Бога и наличие в мире зла, от которого сейчас страдаю и жду позорной казни. К каким только рассуждениям я не прибегал! «Зло есть ничто», — говорил я сам себе, поскольку его не мог сотворить Бог, который может всё на свете. А значит, и злые люди ничтожны и бессильны, если способны творить только то, что является ничем. Более того, они и не люди вовсе, хотя и сохраняют ещё человеческий облик, поскольку уклоняются от блага, которое только и обладает бытием. Таким образом, следуя пороку, к бытию не причастному, они разрушают свою человеческую природу и перестают быть людьми, недаром же многие великие считали, что уже сам по себе порок является достаточным наказанием негодяев.
— Ну и как? — усмехнулась Философия. — Ты сумел убедить себя в этом?
Боэций пожал плечами и грустно покачал головой.
— А знаешь, почему? — спросила она. — Да потому, что мораль отнюдь не является главным в том идеальном мире, который мы имели в виду, когда говорили о Боге. Все попытки приписать морали какие-то божественные свойства говорят лишь о том важном месте, которое она занимает в жизни общества, но отнюдь не о том, чем она является на самом деле. Поэтому и не правы те, которые уверяют, что наивысшим служением Богу является соблюдение моральных заповедей. Смешно думать, что, делая добро ближнему, ты тем самым влияешь на вечный мировой порядок!
— Так что же такое мораль?
— Не что иное, как способ организации общества на основании тех представлений о наилучших и наихудших способах, которые именуются добром и злом. Лучше всего устроено и наиболее жизнеспособно общество, построенное на принципах добра и управляемое порядочными людьми, хуже всего то, где властвуют зло и негодяи. Но в любом случае мораль — это не Бог, а Бог — это не только мораль, но и все другие идеальные сферы, о которых способна иметь представления и идеи человеческая душа. Поэтому связывать одно с другим — значит, упрощать представление о Боге, сводя его к образу Небесного Царя и наделяя свойствами царя земного, но только взятыми в наивысшей степени. А мы с тобой уже знаем, что Бог — это идеальный мир, существующий помимо мира материального.
— И в этом мире добро и зло равноправны?
— Странный вопрос, — усмехнулась Философия. — Конечно же, нет, как не могут быть равноправны истина и заблуждение.
— В Библии сказано: «Бог есть любовь!»
— А разве мы не установили, что в Боге нет ничего, чего не было бы в человеческой душе? Так что же удивительного в том, что любовь, заложенная в вас природой, отождествляется с Богом?
— Значит, винить за наличие зла некого?
— Кроме тех, чьи души чужды идеям справедливости и совершенства! Поэтому и никогда не устареет завет, который и не устаю повторять смертным: «Отвернитесь от пороков, позаботьтесь о добродетели и устремите свой дух к праведным надеждам!»
— Но зачем, если за одно не будет воздаяния, а за другое — наказания?
— А разве это не наказание — вечно терзаться своей собственной злобой, утопая в тине невежества и заблуждений?
— Ты уходишь! — отчаянно воскликнул Боэций, заметив, как яркий свет, исходивший от Философии, стал постепенно меркнуть, а её очертания расплываться и исчезать.
— Да, мне пора, ибо не один ты нуждаешься в утешении, — печально произнесла она, качая головой. — Но мы ещё обязательно встретимся с тобой в том мире, о котором я тебе сегодня рассказала...
— Скажи мне ещё вот что, — заторопился Боэций. — Ты не плод моего воображения? Ты действительно существуешь? Это не я сам себя убеждал в бессмертии души?
— Нет, — донёсся до него её тихий, отдалённый голос, — я действительно существую, а потому и через сто с лишним веков ты ещё будешь жить... жить... жить...
Всё смолкло и потемнело, а Боэций внезапно почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что опустил голову на руки и разрыдался. И вдруг откуда-то сверху, из-под самого потолка, раздался сначала шорох и посыпался песок, а затем послышался и тихий голос, звавший Боэция. Не зная пока, считать ли это продолжением необыкновенного визита, плодом воспалённого воображения или чем-то реальным, бывший магистр оффиций встал со своего ложа и осторожно приблизился к той стене, откуда раздавался шорох. Нет, ошибиться было невозможно — там, наверху, в стене возникла щель не шире трёх пальцев, из которой доносился знакомый голос Максимиана.
