Он успел заметить испуганный взгляд жены и немой вопрос, застывший на её полуоткрытых губах, когда кто-то с силой ударил ногой в двери и они мгновенно распахнулись. На пороге стоял высокий гот в чёрном плаще и с мечом на поясе, а за его спиной виднелся стражник.

— Декорат! — похолодев от ужаса, прошептал Максимиан, мгновенно узнав по характерному шраму и злобно-торжествующему виду ближайшего подручного Тригвиллы.

— Какая прелестная сцена! Влюблённые голубки в своём гнёздышке! — издевательски заявил гот. — А у твоей подруги недурные груди...

Беатриса вскрикнула и, покраснев, поспешно натянула покрывало.

— Пока мой Тулучин будет заковывать тебя в кандалы, я, ей-богу, не откажусь заменить тебя в этой постели, — продолжал Декорат к ужасу Максимиана и Беатрисы. А гот повелительно вытянул перед собой руку и, возвысив голос, добавил: — Именем короля Теодориха объявляю тебя арестованным. Твой отец казнён за государственную измену по приговору суда священного консистория и всё ваше имущество подлежит конфискации. Немедленно вставай и одевайся. Надеюсь, после таких новостей у тебя не отшибло рассудок? — Эта фраза была вызвана сосредоточенным видом Максимиана, который, казалось, уже не реагировал на последние слова гота. Беатриса, не смея даже плакать, с ужасом смотрела на мужа, а он медленно встал и, обнажённый, подошёл к своей одежде, лежавшей на кресле.

Декорат со злобной усмешкой кивнул на него своему стражнику, и тот приблизился к Максимиану, настороженно глядя на поэта. Вчера вечером, после венчания с Беатрисой и свадебного пира, на котором присутствовали только они двое, у Максимиана не было никаких тревожных предчувствий, и всё же он предпринял некоторые меры предосторожности... Поднимая тунику, он обронил золотой перстень, который со стуком покатился по мраморному полу. Готский стражник проворно нагнулся за ним, а Максимиан, мгновенно скинув на пол всю остальную одежду, схватил кинжал, лежавший под ней, и изо всех сил вонзил его в правый бок гота.

Тот дико вскрикнул, вытаращив глаза и выгнув спину, попытался схватиться рукой за лезвие кинжала, но Максимиан проворно выдернул его из тела врага, потом за рану, из которой бурно лилась кровь. Наконец, закусив бороду и застонав, он свалился на пол и поджал ноги.

— Ну берегись! — взревел Декорат, обнажая меч и бросаясь на Максимиана.

Сознавая, что его кинжалу не устоять против боевого меча, Максимиан кинул в Декората кресло. Тот уклонился не слишком удачно и взревел от ярости, схватившись за ушибленную ногу. А поэт успел вытащить меч у неподвижно лежащего стражника. После этого произошла короткая бурная схватка, сопровождаемая яростным лязгом мечей и прерывистым дыханием дерущихся. Вдруг Максимиан поскользнулся на крови убитого им гота и отлетел в угол спальни, сбив по дороге столик с вином и фруктами.

Декорат издал торжествующий крик, одним прыжком подскочил к поэту и занёс над ним меч, чтобы разрубить голову. Максимиан не успел ничего понять, не успел даже испугаться, но гот вдруг дёрнулся, захрипел и тяжело рухнул на него. Когда Максимиану удалось скинуть его на пол и подняться, он увидел, что из горла гота торчит небольшой нож с тяжёлой металлической рукояткой.

— Максимиан! — закричала обнажённая Беатриса, стоя на постели и указывая ему рукой на распахнутые двери. Вдалеке раздавался тяжёлый топот бегущих. — Там ещё двое!

Он поспешно метнулся к стене, сорвал с неё свой охотничий лук и, прилаживая стрелу, выскочил на порог спальни. Из глубины длинной анфилады комнат к нему бежали два гота, чётко выделяясь на фоне дверных проёмов. Промахнуться было невозможно. Просвистев через несколько пустых залов, стрела вонзилась в грудь первого из бегущих. Тот содрогнулся, сделал несколько шагов вперёд, а затем тяжело рухнул ничком, вбивая в себя стрелу, окровавленный наконечник которой, прорвав его кожаную куртку, вышел из спины. Второй гот застыл на месте, оторопело раскрыв рот, а потом, видя, что Максимиан снова натягивает лук, закричал и бросился назад. Его спасла только сообразительность — домчавшись до ближайшего дверного косяка, он успел закрыть за собой обе створки дверей, в одну из которых тут же вонзилась вторая стрела, пущенная Максимианом.

Осознав, что готу удалось уйти, Максимиан поспешно повернулся к Беатрисе.

— Одевайся! Нам надо бежать.

— Я убила его? — спросила она, указывая рукой на труп Декората.

— Habeat sibi![46] — коротко бросил Максимиан, торопливо натягивая тунику. — Однако сегодня нас спасло только твоё искусство, которому тебя научил тот юноша...

— Но я первый раз в жизни убила человека!

— Будем надеяться, что и последний. Одевайся, дорогая, а я пойду распоряжусь о колеснице.

— Куда мы едем?

Вопрос застал Максимиана врасплох, и он застыл на месте. А действительно, куда? Во всех домах и имениях его отца уже наверняка хозяйничают готы, так что об этом нечего и думать.

Обратиться к Северину Аницию?.. — Ну нет, он этого не сделает, чтобы не подвергать опасности своего благодетеля и отца Беатрисы. Попросить помощи у Корнелия Виринала? Но он находится сейчас в Вероне, там же, где и королевский двор, поэтому ехать к нему слишком опасно. Тогда куда? Где они смогут быть в безопасности?

Он растерянно взглянул на Беатрису, и она, поняв его взгляд, вдруг неуверенно сказала:

— Я подумала об отце Бенедикте...

Ну конечно же, тот самый монастырь, где она впервые встретилась с отцом! Бенедикт обладает правом предоставлять церковное убежище — и тогда даже сам король не посмеет их преследовать.

— Да, мы поедем в Монтекассино, только, умоляю тебя, поторопись!

Не прошло и часа, как большая дорожная колесница, запряжённая парой лучших лошадей, вырвалась из ворот усадьбы и быстро понеслась по дороге. Лошадьми правил сам Максимиан, а Беатриса сидела рядом с ним, закутавшись в лёгкое покрывало. Один только раз Максимиан взглянул на её напряжённое лицо и вдруг вспомнил стих из трагедии Эсхила «Жертва у гроба»:

Корнелий Виринал застал принцепса сената Симмаха за довольно неожиданным занятием — тот задумчиво прохаживался перед большим мраморным столом, на котором лежало множество мелких разноцветных камней и кусочков стекла — смальты. Время от времени он брал в руки один из камней и вкладывал его в почти законченную мозаику. Воспользовавшись задумчивостью Симмаха, Корнелий осторожно приблизился и с любопытством заглянул ему через плечо.

Перед ним был портрет сурового старца с размётанными волосами, бородой и усами в окружении рыб, осьминогов, морских раковин и каких-то странных существ, напоминавших полурыб-полулошадей. Взгляд тёмно-синих глаз этого старца был проницательным и одухотворённым — это был взгляд философа, познавшего всю тщету жизненных усилий и обретшего высшую мудрость в вечном и нетленном.

Внезапно Симмах обернулся, и Корнелий, оторвав взгляд от мозаики, отвесил ему учтивый поклон.

— Приветствую тебя, достопочтенный принцепс сената. Извини, что помешал, но...

— Привет и тебе, благородный Корнелий, — ничуть не рассердившись на неожиданное появление Виринала, ответил Симмах. — По твоему лицу я вижу, как удивляет тебя моё занятие.

— Честно говоря, да...

— А между тем нет ничего лучше для душевного успокоения, чем играть в эти детские игры — перебирать цветные камешки и составлять из них разные картины.

— Но это совсем не похоже на детские игры, — горячо запротестовал Корнелий. — Мозаика так совершенна, что у меня просто не хватает слов. Однако этот портрет мне кого-то явно напоминает... Постой, да ведь это же Сенека!