— Я всегда знал, что Евтерпа[4] никогда не покидает поэтов в беде, — улыбаясь, заметил Боэций и приготовился слушать.

Максимиан поднялся, откашлялся и, сделав трагическое лицо, принялся декламировать:

— Замечательная элегия, — сказал Боэций, когда Максимиан вновь опустился в кресло. — Однако надо тебе заметить, что «стрелы метал её взгляд, молний зловещих страшнее; согнутых луков грозней эти изгибы бровей» — весьма и весьма избитая метафора. Сколько уже раз женские брови сравнивали с луками, а взгляды со стрелами! Я бы советовал тебе переделать это двустишие.

— Но мне нужны совсем не поэтические советы, — болезненно поморщился Максимиан и принял из рук раба чашу с вином. — Я пришёл... я пришёл... потому что меня прогнали... потому что я так несчастен... — Он низко наклонил голову и последние слова произнёс совсем глухо.

— Всё ясно, ты влюблён, — как можно мягче произнёс Боэций и сделал знак рабу удалиться. — Но кто эта Домициана, я её знаю?

— Да, знаешь, это младшая дочь Тригвиллы.

Боэций удивлённо вскинул брови.

— Как? Дочь придворного гота, управляющего королевским дворцом? А я думал, что твоя возлюбленная — римлянка.

— Увы, нет, — печально вздохнул Максимиан. — В своей элегии я назвал её Домицианой лишь потому, что побоялся открыть настоящее имя — Амалаберга.

Боэций быстро и внимательно взглянул на юного поэта. Наступила тишина. Насколько непредсказуем лукавый бог любви, как странно мечет он свои коварные стрелы! Низкорослый и кривоногий Тригвилла, как и его всегдашний собутыльник — красавец Конигаст, были двумя главными противниками Боэция при дворе Теодориха. Именно они настраивали своего короля против римлян, именно они пользовались малейшим случаем, чтобы совершить очередное беззаконие и завладеть имуществом какого-нибудь несчастного. И горе было тому, кто решал обратиться за защитой в высшую судебную инстанцию — королевскую курию! Прежде чем дело доходило до суда, ответчик исчезал, а через некоторое время его обезображенный труп находили на городской свалке. Как только угораздило Максимиана влюбиться в дочь злобного готского герцога?! И неужели она так хороша, ведь её отец урод? Боэций не мог вспомнить, как выглядит Амалаберга, зато помнил слишком хорошо толстый нос, глубоко посаженные глаза и низкий лоб Тригвиллы.

— Но как ты с ней познакомился? — наконец спросил он, прервав затянувшееся молчание. — И вообще, что между вами произошло?

Максимиан не мог усидеть спокойно и, сорвавшись с места, принялся расхаживать по таблинию, едва не натыкаясь на древнюю статую Венеры, которой было уже не менее пятисот лет. Боэция утомляло его непрестанное хождение, но он терпеливо ждал, пока Максимиан успокоится и начнёт говорить.

— Познакомился я с ней на Узкой улице, той самой, на которой не могут разминуться две повозки. Мои носилки донесли уже почти до середины, когда в начале этой улицы вдруг показались носилки какого-то знатного гота. Я, разумеется, не захотел уступать, да это было бы и несправедливо, ведь я занял улицу первым. Но, когда наши рабы стали препираться, я вдруг увидел, как из тех носилок выглянула женская головка. О, Северин Аниций, какая же это прелестная и надменная девушка!

— А тебе не кажется, что два этих определения — прелестная и надменная несколько противоречат друг другу?

— Совсем нет! — горячо возразил Максимиан. — Она прелестна своей надменностью и надменна, поскольку сознает свою прелесть!

Боэций покачал головой, но не стал спорить.

— И что же дальше?

— А дальше я приказал своим рабам вернуться назад, и мои носилки, уподобившись раку, выползли задним ходом из ущелья этой злополучной улицы. Честно признать, я рассчитывал на какую-нибудь благодарность, на взгляд или улыбку, но красавица проследовала мимо меня, даже не взглянув в мою сторону!

— А она действительно красива? — снова вспомнив внешность её отца, не удержался от вопроса Боэций и был награждён укоризненным взглядом молодого поэта. — Ну, хорошо, хорошо. Что же ты сделал потом?

— Я приказал слугам следовать за её носилками и таким образом проводил её до самого дома.

«Когда-то принадлежавшего несчастному Секстилию, но приглянувшегося Тригвилле, — отметил про себя Боэций. — Знал бы Максимиан, какое злодейство было совершено отцом его возлюбленной! И не оно одно!»

— Благодаря этому я выяснил, чья она дочь, и уже на следующий день послал туда раба со своей элегией.

— И что?

— Мой раб едва ноги домой донёс, так жестоко он был избит! А поперёк моей элегии было накарябано гнусное и непристойное ругательство.

— Надеюсь, что вслед за рабом ты не отправился туда сам?

— Напротив, я был так возмущён, что тут же приказал доставить себя в этот дом!

— Как неосторожно с твоей стороны!..

— Я это и сам понял, когда меня не пустили дальше перестиля[5]. Более того, слуги Тригвиллы едва не спустили собак, когда я стал настаивать на том, что хочу повидаться с хозяином дома. Но больше всего меня потрясло другое... — и Максимиан судорожно сглотнул. — Я видел, как Амалаберга наблюдала за мной из криптопортика[6], но не сделала ни малейшей попытки подойти и вмешаться, хотя я знаками показывал ей, что пришёл сюда ради неё.

— И даже после этого ты не проклял её надменность и не отказался от своей готской красавицы?

— Именно после этого я понял, что полюбил впервые в жизни, и теперь не отступлюсь от неё, чего бы мне это ни стоило! Я хочу узнать её поближе, хочу поговорить с ней, хочу ввести её в свой дом как жену!

— Безумец! Впрочем, как и все поэты... способные влюбиться с одного взгляда, даже не ведая о том, насколько глупа или умна окажется избранница.

— Лучше помоги мне, а не осуждай!

— Безумец вдвойне, ибо если именно я заговорю с Тригвиллой о его дочери, то этим не помогу тебе, а только наврежу. — Боэций устало потёр рукой свой выпуклый лоб.

— Так что же делать? Ведь я третий день просто не нахожу себе места... Никак не могу успокоиться... с ума схожу... готов перерезать себе вены...

По этой отрывистой речи Боэций понял, что Максимиан вот-вот разрыдается, а потому решительно встал с места.

— Прежде всего веди себя как римлянин и мужчина, а не как изнеженный любовник-грек! Я могу поговорить о твоём деле с королём, поскольку он вправе распоряжаться рукой любой знатной девушки. Теодорих одобрительно относится к смешанным бракам, так что если не найдётся каких-то непреодолимых препятствий... Насколько я знаю, между твоим отцом и Тригвиллой нет особой вражды?

Максимиан недоумённо пожал плечами.

— Но неужели ты действительно хочешь жениться на Амалаберге, ведь ты даже ни разу не разговаривал с ней!

— О, Северин Аниций, да по мне пусть она будет хоть немой или не знает латинского языка! Моего красноречия хватит на нас обоих!