Однако в 1982 году Пустовиту сократили наполовину срок — в связи с амнистией по случаю 60-летия образования СССР. В колонии ему оставалось отбыть 6 лет. Но уже в следующем году он был условно освобожден с направлением на стройки народного хозяйства.
А 20 июня 1985 года народный суд Круглянского района Могилевской области вообще освободил Пустовита и от условного наказания. Он вернулся в родную деревню, где стал снова работать шофером (!).
Таким образом, человек, убивший Машерова и еще двоих людей, пробыл в колонии только два года и несколько месяцев. Что уже удивляет. Интересно также, что амнистирование Пустовита исходило, как пишут исследователи вопроса, с инициативы КГБ СССР.
Ведший дело следователь Игнатович вырос за это время до Генерального прокурора Республики Беларусь и скончался несколько лет назад, как утверждают, при странных обстоятельствах.
Изучавший вопрос московский публицист Н. Свиридов писал в 1994 году, что не своей смертью умерли многие участники события — подобно тому, как странно ушли из жизни десятки очевидцев убийства Джона Кеннеди. Он провел тут прямую параллель, хотя и не называл фамилий и известных ему подробностей, опасаясь, как он сказал, за свою собственную жизнь.
Контекст события
Николай Зенькович пишет:
К концу правления Брежнева сформировались две главные группы, борющиеся за власть. Одну возглавлял Черненко, вторую — Андропов. Оба лидера ревниво посматривали в сторону Минска, где правил единственный популярный в народе партийный деятель.
Машерова хорошо знали в стране. Белорусам, которым повезло на руководителя, откровенно завидовали. Авторитет Машерова в партии и в народе раздражал конкурирующие кремлевские группировки. И они предпринимали все возможное, чтобы отсечь Брежнева от белорусского лидера.
Машеров отличался умом и демократизмом как следствием ума. Он разрешал людям иметь право быть не похожими и излагать не похожие идеи — чего не позволяют людям и сегодня многие политики. Наконец, Машеров не принадлежал Московскому клану и был редким в СССР исключением среди руководителей: он был честен, не был коррумпирован, не страдал жаждой власти.
Как пишут исследователи вопроса, Машеров был более сильной альтернативой Горбачеву. Он не только обладал лучшими качествами Горбачева, но — что важно — не обладал слабыми качествами Горбачева: склонностью к демагогии и к «грязной политике». Если бы Машеров не погиб, он, как считают, был бы руководителем СССР. Но такие люди были чужими и чуждыми в Кремле.
Популярность Машерова в народе и его демократизм, само понимание Машеровым своей роли не как пугала народа, а служителя народного — Москва считала «дурным западным влиянием». Конечно, у Машерова, обычного человека, было и много своих человеческих слабостей, идеализировать Машерова нельзя. Но в главном он отличался от Московской Школы руководителей: он не был ни популистом, ни холуем Кремля, ни московским шовинистом, ни сторонником круговой поруки Государственной Бюрократии. Он был продуктом культуры Беларуси, а не Москвы. Он на «вы» разговаривал со всеми людьми, а не тыкал им, даже старикам, подобно Номенклатуре: он уважал свой народ и видел себя только его слугою. А не наоборот.
Неудивительно, что парижская газета «Комба» во время пребывания Машерова во Франции в 1976 году поместила статью «Главный оппозиционер режиму Брежнева Петр Машеров в Париже». Как рассказывал упоминавшийся выше В. Сазонкин, Машерову перевели публикацию, он ее воспринял равнодушно. А вот как эту публикацию восприняли в Кремле, полковник КГБ и бывший начальник личной охраны Машерова не знает («сказать не могу»). А ведь такие вещи незамеченными не проходят.
Рассказывает Иван Шамякин
Известный белорусский писатель Иван Шамякин так описал приезд Брежнева в Минск в 1978 году:
Интересен финал пребывания Брежнева в Минске. Вечером был прием в ресторане «Журавинка». На двух этажах собралось человек восемьсот. Я сидел недалеко от «президиума» и внимательно следил за гостем: понадобятся детали, как-никак я летописец своего времени.
Брежнев сидел, словно отключенный от этого мира, от всего окружающего, как будто прислушивался не к тому, что говорили, а к тому, как урчит у него в животе, может, и правда, у старика что-то разболелось. Ничего не выпил, даже не поднял рюмки. Ничего не ел, от официанта отмахнулся, тарелка так и осталась чистая. И вдруг, когда мы не успели еще разжевать первую закуску, он, ни слова не сказав, поднялся и пошел к выходу. Естественно, следом бросились все, кто сопровождал его (один из помощников сидел рядом со мной и бесцеремонно опрокинул три рюмки и хорошо уплетал еду). За ним бросились ошеломленные руководители республики.
Подкатили к вокзалу — на встречу из здания выходят Машеров и все, кто успел приехать раньше нас. Поезд отошел. Пожал ли хоть гость руки хозяевам — этого я так и не выяснил.
…Машеров шел веселый, возбужденный, явно довольный. Чем? Звездой? Или тем, что «властелин» отбыл? Почему-то обратился ко мне: «Ну что? Поедем допивать?» «Конечно, поедем, Петр Миронович! Сколько вкуснятины осталось!» Засмеялся. «Как ты сказал — вкуснятины? Емкое слово». И к помощнику: «Передайте всем, чтобы возвращались на прием…» Те, кто был умнее, остались в зале, как мои коллеги-приятели, даром времени не теряли. Появление Машерова встретили радостными аплодисментами. Прием продолжался «весело». Про гостя забыли. Пили за Беларусь-партизанку, за Звезду Минска, за Звезду первого секретаря.
Уже тогда, в 1978 году, Москва открыто демонстрировала свое негативное отношение к Машерову и белорусам. Николай Зенькович пишет:
Когда в 1977 году узбекский лидер Рашидов был награжден второй Золотой медалью Героя Социалистического Труда, ее вручали уже через неделю после указа — в Кремле, в присутствии всех членов и кандидатов в члены Политбюро, с телетрансляцией на всю страну.
А Машерову, награжденному первой Золотой Звездой в связи с шестидесятилетием, вручили ее… через полгода в зале приемов ЦК компартии Белоруссии. Без шума и света юпитеров. А геройская звезда Минску? Ее Брежнев вручил городу лишь через четыре года после выхода соответствующего указа.
Брежнев подчеркнул, вручая Звезду Машерову: «…Вы сложились как местный деятель».
Мол, не место вам в Москве, коллега, вас там никто не ждет.
Зенькович:
Скорее всего, Машеров не устраивал ни одну из противоборствовавших тогда в Кремле группировок. И обидная формулировка «деятель местного масштаба», и задержка с вручением наград Минску и самому Машерову, и некоторые другие эпизоды — это все рождалось в недрах аппарата тех, кто хотел дискредитировать белорусского лидера, унизить его, не допустить выдвижения.
С этой же целью убрали Мазурова, который был в то время членом Политбюро и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Как рассказывал Владимир Медведев, «человек Кремля», Брежнева насильно заставили отправить Мазурова на пенсию («Брежнев чувствовал себя крайне неуютно и сильно волновался перед тем, как отправить Мазурова на пенсию»). Машеров был выдвиженцем Мазурова: его устранение из Политбюро бросало тень на Машерова и лишало Машерова своей единственной поддержки в Кремле.
Как пишут историки сегодня, клан Андропова выдвигал своих людей, среди которых перспектива отдавалась Горбачеву. Клан Черненко якобы пугал ставкой на Машерова противников (другие историки пишут, что показную ставку на Машерова делал как раз клан Андропова). Машеров погиб меньше чем за две недели до Пленума ЦК КПСС, где его клан Черненко (или клан Андропова?) хотел (?) выдвинуть на место Косыгина. Вместо этого в октябре 1980 года как перспектива генсека появился Горбачев.
Трудно судить об истинности таких оценок событий, весьма темных, — правды мы все равно не узнаем. Но трудно видеть Машерова принадлежащим клану Черненко. Можно допустить, что, используя Машерова, клан хотел обустроить свои дела. Но то ли что-то не вышло в планах этого клана относительно Машерова, то ли другой клан вмешался — на Пленум ЦК КПСС Машеров не попал. Что-то там пересеклось у него с этим Пленумом: возможно, Москва и дальше бы терпела Машерова, как терпела его скрепя зубы эти годы, но здесь что-то принципиально существенное должно было произойти, но ему произойти не дали. Может, сам Машеров на Пленуме хотел сказать правду про эту подковерную борьбу. Но уж никогда не сказал.
