Она покрутила медальон, рассматривая поцарапанные бока и почти стёршиеся узоры. Катэль заметил, как лицо её преобразилось и между бровями на мгновение пролегла морщинка. Но Валора быстро взяла себя в руки и вернула прежнюю расслабленную маску.

Большой палец надавил куда-то в деревянную часть медальона. Что-то щёлкнуло. Катэль неотрывно следил за императрицей. Она приоткрыла медальон и замерла, не решаясь продолжить. Затем со вздохом захлопнула его и подняла взгляд на Катэля. Сиреневые зрачки потемнели.

— Две тысячи лет прошло, — проговорила она. — А всё ещё помню его лицо.

Эльф промолчал.

— Я не жалею о том, что сделала. Это был его дар, а не проклятие, — добавила Валора и отдала ему медальон.

Она вновь повернулась лицом к городу.

— Возвращайся к работе, — в голос проник металл, которого не было до этого. — Теперь у тебя есть всё, что нужно.

— Кроме времени, — отозвался Катэль.

— Бессмертие ты получишь, когда выполнишь первую часть сделки.

Чародей низко поклонился, пытаясь спрятать недовольство в своих глазах. Никто, кроме императрицы, не мог больше помочь ему. Остановить старость — это всё, чего он хотел. На возвращение юного лица он больше не надеялся.

Он был согласен стать похожим Лэлеха, только бы вновь обрести бессмертие и отчасти неуязвимость. Смерть шла за ним по пятам, почти не оставляя ему времени на осуществление их общих с императрицей замыслов.

Отныне ему придётся играть по её правилам.

***

Ведьмин взгляд — пустой. Стеклянный.

Что?!

Зверь внутри него кричит, кидается на чародейку, трясёт её как тряпичную куклу, требует ответов, требует правды, требует лжи…

Конор же стоит и слушает. Молча. Глядя в осунувшееся лицо, которое тяжело узнать из-за синяков, порезов и пыли. Из-за тонны ужасных воспоминаний в глазах.

Лучше бы она солгала. Он бы…

Нет, он бы не успел приготовиться.

По земле всё ещё ползёт дым пожара. А ветер давно изменил свой тон — теперь он несёт шёпот страданий и скорби.

Тиссоф освобождён. Тиссоф ликует.

Без суеты и радости, конечно. Безмолвно. Мысленно. Но это пока что. Как только стены отмоют от крови, внутренностей и копоти, как только с улиц уберут изуродованные заклинаниями и мечами тела, как только земля примет в своё лоно сотни мёртвых правых и неправых, Тиссоф будет ликовать громко и на весь мир.

Первая победа над Инквизицией, выкосившей, как говорят, половину населявших княжества нелюдей и магов.

Возле обломков фонтана воткнуто илиарское знамя — белая морда медведя на ядовитом оранжевом фоне. Кто сказал, что это цвет янтаря или, возможно, золота? Что это цвет… еёглаз.

Цвет созревшей тыквы, не более.

Ведьма продолжает говорить. Её волос касается пепел, порхающий по городу остывшими хлопьями. Тело, и прежде неспособное похвастаться пышностью, напоминает сбор костей под изодранной кожей. За её спиной горит Обитель, несколько человек пытаются потушить её. Чародеи, встав в одну плотную линию, простирают руки к небу и хором читают заклинания. В огонь льются потоки воды, украденной то ли у облаков, то ли взятой из Первоначала.

Чёрт его разберёт, как работает эта ваша «магия».

И… что теперь?

Конор слушает сбивчивый рассказ чародейки, а внутри у него пусто. Там где-то, разумеется, плачет сморщенный гадкий человечек, но он так далеко, он размером с песчинку, ему не дотянутся и не выдрать его из своей груди. Рихард поддерживает ослабшую ведьму за плечи и наблюдает за Конором, готовый броситься и к нему, если потребуется.

Но он твёрдо стоит на нагретой битвой земле, ему не нужны ни сожаления, ни поддержка, ни чьи-либо, спаси его Один, слёзы сочувствия.

Просто… Нет. Ни черта не просто.

Он ощущает себя брошенным ребёнком. Тем маленьким мальчиком, осиротевшим при живом отце и брате. Потерявшим единственного в мире человека, по-настоящему любившего его.

Раны после смерти матери достаточно зажили, чтобы больше не вспоминать об этом, но сегодня… Слова чародейки режут так глубоко, что он почти физически чувствует боль. Эти увечья кровоточат сильнее раны от ножа под рёбрами.

Он ощущает себя бесконечно одиноким впервые в своей грёбаной жизни.

В общем она… Катэль сказал, что ему нужен ты, а точнее, ты нужен императрице… Но Лета… Она… Он сказал, что может забрать её вместо тебя.

Слова жгут ей глотку. Чародейка прекрасно видит, что они делают с Конором.

Он падает на колени перед ней, не зная, что сказать, не зная, что почувствовать…

Пальцы зарываются в землю, оставляя на ней глубокие следы. Его что-то жжёт изнутри, растекаясь, словно ртуть по венам, застывая в крови заточенными иголками.

Боль. Такая живая, настоящая, граничащая со смертью.

Он не успел напиться полукровки. Не успел распробовать этот до безумия горький, незнакомый, пьянящий, жестокий вкус чувства, которое он никогда не надеялся ощутить.

Это ведь было… словно он куда-то падал, в безнадёжно глубокую пропасть, чёрное дно на перекрёстке миров, отдающее могильным зловонием, а она прыгнула за ним. Погналась за его истлевшей, полудохлой душонкой. Протянула ему руку, бледную, едва различимую среди толщи тьмы.

Он падал, а она поймала его. Отчаянная, запутавшаяся девчонка, впитавшая в себя свет самого солнца.

Он пошёл навстречу его лучам слишком поздно, забыв о том, что они могут погаснуть в любой миг, оставить его одного в кромешной темноте.

Она появилась в этом жалком мирке ради того, чтобы спасти его. Чтобы так самозабвенно увлечься тем немногим, что осталось в нём от прошлого.

Он дышал ей.

Он нуждался в ней.

Он потерял её.

Утратил истину, блаженный свет, позволивший ему, ослепшему от ненависти и безмерной скорби, обрести зрение.

Полукровка… Его девочка. Его проклятие. Его сердце. Его живое, израненное сердце, вдохнувшее в него пылающую надежду.

Он поднимает голову, заменяя тоску извечной яростью.

«Я найду тебя. Где бы ты ни была, я приду за тобой. Я отберу тебя у самих богов, и если хоть кто-то дерзнёт мне помешать… Я уничтожу его».

Он посылает эту мысль далеко от себя, подставив лицо бледному свету застланного дымом солнца и сухому белому пеплу. Посылает и верит, что полукровка услышит его.

***

Ночью ей приснился сон. Один из тех, что навсегда остаются в памяти, сколько бы времени после не прошло.

Ей снился Куруад. Мрачная завеса тумана, заметённые ветками и листвой тропы, сухие злые деревья… Таким лес был осенью. Таким он ей и запомнился.

Она шла сквозь чащу, поглаживая пальцами тетиву лука. У неё был полный колчан, но она пока не вытянула из него ни одной стрелы. Кустарник цеплялся за одежду и с упрямством тормозил её. Спешить некуда, но она всё равно торопилась. Бежала сквозь мёрзлую тьму леса, продираясь через заросли и отыскивая глазами постоянно исчезавшую из виду тропинку.

И на лесной поляне, затопленной светом кровавой луны, керничка увидела троих.

Тощая лань с покрытыми ожогами боками подняла голову, учуяв её, и моргнула, уткнувшись в пространство слепым взглядом. Позади неё находился трон, отдалённо напоминавший каменный престол в Онецасе, только гораздо больше и бесформеннее. Его спинка походила на узкий башенный шпиль. На подлокотнике сидел сокол, размахивая одним крылом. Второе у него было оторвано, и из раны всё ещё сочилась кровь.

На троне лежало безголовое тело в золотых доспехах.

Керничка попятилась, судорожно вцепившись в лук, но сколько бы она ни сделала шагов назад, странные гости её сна становились только ближе.

Из-за трона выплыла чёрная тень и застыла на мгновение. Затем, дрогнув теневыми языками, она принялась формироваться в силуэт высокого человека. Керничка вытащила из колчана стрелу и положила её на тетиву. Завершив метаморфозы, тень повернула к ней белое лицо с пустыми глазницами.