Но поверит ли Анцыферов ему? Что, если отправить к Анцыферову с этим предложением Семейку Ярыгина? Анцыферов с Козыревским любят паренька и выслушают его внимательнее, чем любого другого посланца от Атласова.

Если же Анцыферов откажется повиноваться, тогда... Атласову кажется, что за спиной у него возникает государь и смотрит на него нестерпимо тяжким взглядом. И взгляд этот повелевает ему: тогда сечь головы!

Ках! Ках! Упряжка несётся так, что в ушах свистит ветер. Семейка приказал Кулече не жалеть собак, и тот погоняет их изо всех сил, колотя ленивых по спине остолом.

Лёжа в санках позади Кулечи в меховом мешке, Семейка всё время оглядывается назад — нет ли там погони. Но позади нет пока ничего, кроме снежного праха, летящего из-под полозьев, пустынной колеи, накатанной до блеска, и вечереющих сопок, поросших берёзой, елью и лиственницей.

Всего лишь час назад узнал Семейка о том, что казаками Анцыферова убит Осип Липин — узнал из случайно услышанного разговора Атласова с дядей. Притаясь за перегородкой, он скоро понял, о чём договариваются Атласов с дядей: о передаче Атласову командования!

Поняв, какая опасность нависла над его друзьями, Семейка велел Кулече запрягать собак, и они тайком выехали из острога, несмотря на то, что был уже вечер. Если об их отъезде узнает Атласов, он сразу сообразит, куда они поехали, и вышлет погоню. Но Семейка рассчитывал, что их хватятся не раньше утра, а тогда уже будет поздно, погоня не настигнет их и они успеют вовремя предупредить Анцыферова с Козыревским.

Меняя по дороге собак, они сумеют домчаться до Верхнекамчатска за неделю. Казаки Анцыферова успеют приготовиться к обороне, Атласову не удастся взять их голыми руками.

На крутом повороте санки занесло, и Семейка едва не вывалился в снег. Огибая сопку, Кулеча гнал так же, словно они ехали по прямой дороге. Молодец, каюр он знатный, собаки слушаются его хорошо.

За поворотом неожиданно врезались в чью-то встречную упряжку, и Семейка полетел-таки в снег. Пока он барахтался в сугробе, вылезая из мехового мешка, на дороге всё смешалось. Десятки собак грызлись и визжали, путаясь в постромках, множество санок окружало Семейку, между санками с криками носились люди, разнимая собак. Кто-то орал на Кулечу, виновника всего этого переполоха, столь неосторожно врезавшегося во встречный собачий поезд.

— Ба! Да это ж Семейка Ярыгин! — прокричал над ухом оглушённого падением паренька знакомый голос, и Семейка узнал Григория Шибанова. Через минуту его окружили уже Анцыферов, Козыревский, Березин, Дюков с Торским — здесь были все его друзья, а с ними ещё три десятка казаков.

Семейку чуть не задушили в объятиях.

— Куда так спешил, что чуть не передавил всю мою команду? — спросил Анцыферов весело.

— Да к вам и спешил. В Нижнем остроге уже знают, что вы Липина убили, а Чирикова оковали. Дядя мой сдал командование Атласову. Потому я сразу и помчался вас предупредить, чтоб береглись Атласова.

— Чёрт! — переглянулся Анцыферов со своими казаками. — Не зря мы спешили. Чуяли, что Атласов возьмёт командование, да не знали, что весть о бунте так скоро дойдёт до Нижнего острога. Как же быть теперь? Оглобли назад поворачивать?

— Надо добраться до Атласова! — упрямо сказал Березин, поглаживая безобразный багровый шрам на скуле.

— Теперь его голыми руками не возьмёшь. Если б Ярыгин ещё не успел сдать ему острог... — осторожно напомнил Торской.

— А ворваться с ходу да и взять его в сабли! — предложил Шибанов.

— Точно! С ходу и в сабли! Они там и глазом моргнуть не успеют! — поддержал Шибанова Дюков.

— А если он против наших сабелек пушки выставит? Он казак не промах. Поди, на въезде в посад и то расставил уже караулы.

— Торской прав, — вмешался в разговор Иван Козыревский. — Налетим кучей — там и оставим головы все до одного. Надо ночью в дом к Атласову пробраться в малом числе, втроём либо вчетвером. Это не привлечёт особого внимания крепостных караульных.

— Да разве ж он нам двери откроет? Что он — дурак последний? — усомнился Торской, кусая вислый ус и с удивлением глядя на Козыревского. — Иль есть у тебя, Иван, ключи от запоров?

— Есть у меня ключи, — невозмутимо подтвердил Козыревский. — Сейчас я напишу Атласову письмо, якобы от Верхнекамчатского начальника острога. С тем письмом, как настанет ночь, наши люди и отправятся в дом Атласова. Сам двери откроет.

— То дело! — поддержал Торской.

— Добро, Иван, пиши, — согласился и Анцыферов.

Едва письмо было готово, собачий поезд тронулся к Нижнекамчатску. Ночью остановились в версте от острога.

— Кто с письмом пойдёт? — спросил Анцыферов.

— Я! — откликнулся сразу Березин.

— И я! — предложил Шибанов. — Мы с Березиным всюду вместе ходим. Где его сабля не достанет, там моя не промахнётся.

— И я!.. И мы тоже!

Анцыферов отобрал четверых, назначив Шибанова старшим. Семейке тоже надлежало отправиться с ними, чтобы успокоить караульных, если они выставлены на въезде в посад. Прибытие в крепость малого числа людей не могло никого особенно встревожить, на этом и строился весь расчёт. Когда с Атласовым будет кончено, Семейка должен был лететь на своих быстрых собаках обратно к отряду. Тогда уж и вступят в крепость все сразу, пока острог спит. Узнав о гибели Атласова, крепостные казаки не посмеют артачиться, тем более что Фёдор Ярыгин всеми силами будет уклоняться от сражения с друзьями.

Атласов проснулся от неясной тревоги, щемившей грудь. Вечером, когда он уже вступил в командование острогом, в его доме дым стоял коромыслом — пили с Щипицыным и его «угодничками» за удачу Атласова, за новый его взлёт. Щочка с Чистяком едва успевали подавать вино и закуски. Перепились так, что казаки убрались из дома, едва держась на йогах. Атласов же со Степанидой выпили ещё по нескольку чарок — Стеша уснула прямо за столом, и он на руках перенёс её в горницу. Сам он просидел ещё около часа за чаркой, перекатывая тяжёлые мысли, всё ещё не приняв решения — то ли сразу двинуться силой на бунтовщиков, то ли послать к ним человека на переговоры.

Решив принять решение завтра, на свежую голову, он кинул на лавку шубу и улёгся прямо в столовой, чтобы не тревожить Стешин сон.

Проснувшись, он лежал, прислушиваясь к скрипу половиц в коридоре — не мог понять, кто там ходит. То ли кто-то из щипицынских казаков улёгся там спать, то ли Щочка с Чистяком возятся. Голова у него была тяжёлой от хмеля, как валун, казалось, никакими силами не поднять её с лавки. В колеблющемся пламени плошки, освещавшей столовую, прыгали чёрные пятнышки, более ясные и отчётливые, чем само пламя. По столовой словно дым плавал, мешая видеть стены и потолок. Тревога продолжала давить его грудь. «Берегись! Берегись!» — шептал ему какой-то голос. Но чего беречься и почему, он не знал. Тревога эта была как печаль, как сожаление о самом себе, словно он только что умер и стоит над собственным телом. «Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня?» — назойливо повторялось в ушах. Кто это говорит? Или он сам над своим собственным телом, которое стало пустым, неживым? «Придите ко мне все страждущие и обременённые, и я успокою вас. Возложите бремя своё на меня и научитесь от меня кротости и смирению, и обретёте покой душам вашим». Кто читает ему евангелие? Не Мартиан ли пришёл это? Вон он появляется из дверей и подходит к лавке. Явился на поклон, как только узнал, что Атласов снова стал приказчиком. Полно, Мартиан, виниться, я ведь сам простил всем свои обиды, и тебе, и казакам. Завтра я пошлю к Анцыферову племянника Фёдора Ярыгина на мирные переговоры — я буду уступчив, мне крови не надо. Я не хочу крови, Мартиан. Ты понял?

Поняв, что он и в самом деле принял окончательное решение, что решение это правильное, Атласов испытал облегчение, и тревога и печаль отпустили его.

Иди, Мартиан, с миром.

Завтра ты обвенчаешь нас со Стешей, а сейчас я хочу спать... спать...

Ну почему ты торчишь надо мной? Мешаешь мне спать? Зачем у тебя такой страшный рубец на скуле? Откуда у тебя этот пышный чуб?..