Окончив заготовку рыбы, большинство мужчин загрузили поплотней баты и уплыли из селения на Пенжинское побережье добывать морского зверя и шкурки птиц. Семейка с Кулечей получили в это время распоряжение снабжать стол князца обитавшей в пойме дичью.

Захватив сеть для ловли уток, они приплыли на Кадьтдак и возле входа в ущелье вытащили баты на сухую разноцветную гальку. Ощущение свободы опьянило подростка, и он заметно повеселел, тогда как Кулеча стал, наоборот, ещё пасмурнее и глядел на горы с такой тоской в глазах, словно не ждал для себя от жизни ничего, кроме гибели.

Из ущелья веяло холодом и сыростью, и они решили развести костёр. Собирая для костра сушняк, Семейка заметил, как из-под камня выскочила серая с фиолетовым отливом ящерица, и, юрко скользя между голышами, побежала прочь.

— Лови, не то убежит лазутчица! — крикнул он Кулече, указывая на ящерицу.

К удивлению подростка, камчадал проводил ящерицу долгим взглядом, не шелохнувшись, и потом, сразу весь поникнув, отвернулся. Голова его ушла глубоко в плечи. Казалось, он отвернулся не только от всего мира, но и от самого себя.

Семейку потрясло его поведение. Камчадалы считают ящерицу соглядатаем Гаеча, вестницей смерти, и как только замечают этих крошечных гадов, тут же стараются поймать и разорвать на мелкие клочки. Тот, кто упустил ящерицу, должен умереть. Кулеча добровольно выпустил вестницу смерти, он больше не хочет жить, — вот как можно было истолковать поведение камчадала.

И действительно, с этой минуты Кулеча стал безучастен ко всему. Он сидел у разведённого Семейкой костра, уставив невидящий взгляд в пламя, должно быть, ожидая того момента, когда ящерица, нырнув в расщелину, достигнет подземной юрты Гаеча и сообщит своему повелителю о смерти ещё не умершего камчадала. Как только она закончит своё сообщение, Кулеча упадёт мёртвым.

Семейка не знал, тревожиться ему или смеяться. То, что камчадалы придают такое значение безобидной ящерке, казалось ему диким и смешным. Однако ему было известно несколько случаев, когда камчадалы, упустив лазутчицу Гаеча, впадали в тоску безысходную, ожидая неминуемой смерти, и от этой тоски умирали на самом деле. Он заметил, что у Кулечи уже начали синеть веки, и испугался.

— Кулеча! Слышишь, Кулеча! — затормошил Семейка товарища по плену, решив, что настало самое удобное время склонить камчадала на свою сторону. — Ты надумал умереть, я знаю. Глупость это одна. Жить хорошо. Давай убежим, а?

Камчадал не отвечал. Его словно и не было здесь, у костра сидела одна закутанная в дырявую кухлянку телесная его оболочка, тогда как душа этого человека отлетела в подземный мир, где она получит новую кухлянку вместо дырявой, хорошую юрту, упряжку собачек, бат и сети и, конечно же, сразу двух или даже трёх жён, ибо те, кто жил на этом свете плохо, живут хорошо у Гаеча.

Семейка не знал, как вывести его из этого состояния.

— Слышишь, Кулеча? — в отчаянии тряс он камчадала за плечи, понимая, что со смертью этого человека умрёт их с Завиной надежда на освобождение. — Уйдём совсем от людей твоего рода. Уйдём к огненным людям, к моим родичам. Там никто не будет тебя бить. Ты будешь служить мне. У тебя будет жена, а захочешь — и целых две... Ну что ты молчишь? Отвечай!

Всё было напрасно. Кулеча по-прежнему не слышал его. Щёки камчадала обвисли и посерели. Перед Семейкой сидел живой мертвец.

Пока шли уговоры, костёр совсем начал гаснуть. Поёживаясь от холода, веявшего из ущелья, Семейка сердито сплюнул и пошёл опять за сушняком.

Давешняя ящерица, выскочив из-под ног, кинулась под обкатанную водой корягу. Семейка отбросил корягу — ящерица была там.

— У, проклятая! — занёс он ногу над пыльным фиолетовым тельцем, намереваясь его раздавить.

Но вдруг неожиданная мысль заставила его изменить это намерение. Цепко ухватив ящерицу, он побежал к костру.

— Вот она, твоя смерть! — заорал Семейка, показывая свою добычу камчадалу. — Видишь? Я рву её! Теперь ты не умрёшь, понял? Я возвращаю тебе жизнь, Гаеч ничего не узнает... Ты поведёшь нас с Завиной на реку Камчатку, к огненным людям! Понял?

Полными удивления глазами глядел камчадал на подростка, не в силах вымолвить ни слова. Едва он понял, что случилось, как лицо его начало свежеть. Проведя языком по пересохшим губам, он пошевелился, ощупал себя руками и с возгласом радости вскочил на ноги.

— Ну вот, видишь? — ликовал Сомёнка. — Ты не умер. Я вернул тебе жизнь, и теперь ты будешь служить мне, понял?

Скоро камчадал совсем пришёл в себя и покорно согласился следовать за подростком, куда тот захочет.

Семейка тут же начал выспрашивать, хорошо ли он знает дорогу к истокам Камчатки. Оказалось, что Кулеча несколько раз ходил этой тропой и брался довести Семейку с Завиной до Верхнекамчатска, где ему приходилось бывать на ярмарке. Правда, Кулеча был уверен, что казачья крепость в верховьях Камчатки сожжена ительменами, он слышал об этом от кого-то из воинов Кушуги.

Семейка приуныл, однако слуху этому он не верил и решил не откладывать побега до получения точных известий.

Только теперь оба почувствовали, что животы у них подводит от голода. Столкнув на воду бат, они закинули сеть и с первого замета вытащили десяток кетин. Выбрав для ухи ту, которая им приглянулась, они выпустили остальную рыбу обратно в воду за ненадобностью: рыба шла ещё густо, и они в любую минуту снова могли закинуть сетку. Семейка нарвал листьев кипрея для заправки ухи, потом кинул в кипящую уху несколько перьев морковной травы и листьев травы учиху, похожих на конопляные. Когда рыба уже сварилась, он бросил в уху горсть клубней сараны для мучнистости. Варить настоящую душистую уху он научился, живя в плену. Камчадалы умели употреблять такое множество трав в пищу, на лекарство и другие нужды, что он только дивился. Казакам не было известно и десятой части растений, которыми пользовались здешние дикие племена. Особенно его обрадовало одно открытие. Казаки на Большой реке страдали от чирьев и не знали, как от них избавиться. Изводила их и ломота в ногах, вызываемая постоянной сыростью. Оказалось, что камчадалы пользуются от этих болезней отваром травы кайлун, растущей на болотах, и травы чагбана, которая встречается везде. И отвары эти хорошо помогают камчадалам. Семейка решил стать лекарем, если ему удастся убежать к своим. Ему нравилось готовить отвары вместе с камчадальскими знахарками, хотя камчадалы презрительно звали его за это коекчучем и советовали надеть женское платье.

Разве не удивительно, что у человека сразу прекращались боли в желудке, как только ему давали настой вымоченной в холодной воде морской травы яханга? Разве не чудом был корень омег, который избавлял человека от ломоты в спине, стоило лишь жарко натопить юрту, заставить больного хорошенько пропотеть, нагреть ему соком этого корня спину, помня при этом, что нельзя касаться поясницы, поскольку от этого отнимаются ноги либо наступает смерть.

Уха Семейке удалась. Он заметил, что после еды Кулеча совсем повеселел. Семейку охватило предчувствие, что побег будет удачен. Вечером они залили костёр, чтобы его пламя не отпугивало дичь, и растянули сеть с продернутыми в неё тетивами поперёк реки у входа в ущелье. Кулеча перевёз Семейку на противоположный берег, а сам вернулся к кострищу.

В сумерках, держась низко над водой, к ущелью пронеслась первая стая каменных уток. Они летели с заводей Большой реки, где весь день промышляли корм, на ночёвку в верховья Кадыдака, на тихие воды горного озера.

Напоровшись на сеть, утки запутались в ячеях. Услышав отчаянное хлопанье крыльев и тревожное кряканье, охотники, каждый на своём берегу, держась за тетивы, стянули сеть, и утки оказались как бы завёрнутыми в неё. Кулеча быстро переплыл речку, принял у Семейки конец сети и затем снова уплыл на свой берег. Там он ловко вынул из ячей добычу, свернул уткам шеи, и охотники снова поставили сеть поперёк реки.

Чем ближе к ночи, тем чаще налетали небольшие, по пять-шесть уток, стайки. Охотники едва успевали собирать добычу. Кроме уток, попалось и несколько гусей. Последними, выстелив над чёрной водой белые царственные крылья, пролетели к ущелью два лебедя. Они тоже не заметили предательской сети и достались охотникам.