Зимними жилищами у камчадалов служили огромные земляные юрты, в каждой из которых обитало до трёх десятков семей. Летом камчадалы переходили жить в крытые корьём балаганы, поставленные на высоких столбах — каждый такой балаган издали походил на городскую башню. У всякой семьи на лето имелся свой балаган. В стойбище князца таких балаганов казаки насчитали до четырёх сотен. Сколь же многолюдны были стойбища в долине Камчатки, если население первого встреченного из них равнялось трети населения Якутска!

Камчадальский князец с величайшим удовольствием принял подарки — бисер, позумент, несколько железных ножей и согласился быть впредь покорен великому вождю, приславшему на Камчатку своих огненных людей. Узнав, что пришельцы больше всего ценят соболиные шкурки, князец несколько удивился, но, будучи от природы сообразителен, не стал отдаривать пришельцев шубами и шапками из прекрасной собачины, а велел принести кухлянки из соболя и соболиные шкурки. Выяснилось, что соболем река Камчатка богата превыше всяких ожиданий. Но камчадалы промышляют его мало, так как шкурки этих зверьков по прочности далеко уступают собачине либо гагарьим шкуркам, из которых они и шьют себе одежду. Впредь князец велит промышлять соболя в таком количестве, какое его друзьям покажется достаточным.

— Про острог спроси, — шепнул Атласову Серюков.

— Видно, самое время спросить, — согласился Атласов. — Тут у них, слышно, промеж князцами давние стычки кипят, вот и научились укреплять острогами свои стойбища... А не дивно ль тебе, Потап, вспоминать, как мы с тобой крах! земли представляли? Мол, там и великаны девяти сажен, и люди с ногами скотьими, с очами и ртом в груди. И птица феникс-де там сама своё гнездо сжигает и выходит из того пепла червь золотой, чтоб самому обрасти перьями и стать новой огненной птицей. А тут, глянь-ка, нас самих за огненных людей приняли. Потому как мы для них тоже пришли с края земли, только с другого, им неведомого. А ведь Камчатский Нос для нас-то и есть край земли.

— А ты спроси князца про одноногого старика, который головой небо подпирает, а в четыре руки бьёт бичами китов, чтоб из-под земли не выплыли и землю в пучине не утопили. Может, этот старик как раз родственник нашему князцу.

Потап тихо рассмеялся, а Атласов стал спрашивать князца, какая опасность заставляет камчадалов стойбища острогом обносить.

— Шантал! — с ненавистью ответил князец, рвя свою жидкую, как и у всех камчадалов, бородку. Потом он ударил себя кулаком в обнажённую грудь и, скрипя зубами, затряс головой, отчего его иссиня-чёрные волосы, заплетённые в косицы, упали ему на грудь.

— Кто такой Шантал? — дав ему немного успокоиться, заинтересовался Атласов.

— Шантал — сын бешеной собаки. Ночной волк! Куча дерьма и туча злобы!

Тут князец пошёл сыпать такими кличками, что хоть уши затыкай. Оказалось, что Шантал — самый могущественный князец низовий реки Камчатки, что он совершает постоянные нападения на стойбища среднекамчатских и даже верхнекамчатских родов, истребляя мужчин и уводя в плен женщин. Он опустошил и сжёг уже многие селения, вырезал целые роды. Камчадалы стали укреплять свои селения стенами, опасаясь его набегов. Незадолго до прихода казаков на Камчатку камчадалы, обитающие в средней и верхней частях камчатской долины, договорились объединить силы и нагрянуть на низовье, решив победить или умереть.

— Сколько копий у Шантала?

— Много, потом ещё раз много и ещё раз столько же, сколько два раза много вместе, — перевёл толмач Атласову ответ князца.

Оказалось, что князец умеет считать только до двадцати — ровно столько у него пальцев на руках и ногах. Он не мог числом выразить даже, сколько воинов у него самого. Любое число, превышающее два десятка, определял он одним словом «много». Атласов вспотел, прежде чем добился ответа на свой вопрос. В родах, выставляющих воинов по призыву Шантала, было впятеро больше способных носить оружие мужчин, чем в родах, обитающих в средней и верхней части долины, что-то примерно около пяти тысяч воинов! При этом войско у Шантала было настолько хорошо организовано, что перед ним трепетала вся тундра на триста вёрст в округе.

— Пойдём с нами на Шантала, огненный вождь! Иначе его воины вырежут всех остальных мужчин и некому будет промышлять для тебя шкурки соболя! — упрашивал князец Атласова, применив весьма веский и дипломатически правильно рассчитанный довод.

У князца было звучащее совсем по-русски имя — Крупеня. Заинтересовавшись, что означает по-камчадальски это имя, Атласов получил ошарашивающий ответ: ничего по-камчадальски не означает. Так называли очень вкусную похлёбку другие огненные люди, которые были на Камчатке очень давно, когда князцу было меньше лет, чем пальцев на двух его руках.

Атласов поинтересовался, как звали начальника тех огненных людей, и получил ответ: «Федота». Так вот оно что! Крупеня, принявший имя в честь вкусной похлёбки, помнил ещё кочевщика Федота Попова. Значит, то, о чём когда-то рассказывал Любим Дежнёв, оказалось истинной правдой! Именно по этой причине, видимо, и приняли камчадалы казаков так по-дружески. Что ж, дружба за дружбу. Посоветовавшись с казаками, Атласов решил принять участие в отчаянном походе, предпринимаемом Крупеней.

Выступили через несколько дней, когда казаки немного отдохнули. Погрузились на камчадальские лодки, которые почти ничем не отличались от русских стругов, разве что сработаны были погрубее, так как камчадалы мастерят свои лодки каменными топорами и тёслами.

Спускаясь по Камчатке, дивились казаки обилию растительности, теплу и солнцу, переполнявшему долину.

Не всё, что они слышали с Потапом о крае земли в детстве, оказалось неправдой. Видели они слева от долины гору, подобную скирду, которая извергала дым и сажу, и по ночам над ней стояло зарево. Гору ту камчадалы звали Шивелуч. Справа от долины поднялась ещё одна высочайшая гора, которая гремела и тряслась, и пламя над ней освещало по ночам окрестности на много вёрст. То была Ключевская гора. Время от времени из неё исторгались тучи пепла, и в пепле том меркло солнце. Правдой оказалось и то, что на Камчатке не было ни ужа, ни жабы, ни иного гада, кроме ящериц.

Не зря говорят, что у страха глаза велики. Крепость, в которой запёрся Шантал, была не намного больше укрепления Крупени. Соединённое войско камчадалов и казаков взяло вражескую твердыню с третьего приступа, когда нескольким казакам во главе с Потапом Серюковым, облачённым в кольчуги, удалось зажечь стены. Шантал погиб, кинувшись со стены на камчадальские копья.

Воины Крупени выжгли ещё несколько крепостей, в которых сидели верные Шанталу князцы, и на том во всей долине Камчатки воцарился мир.

Атласов между тем решил подняться с казаками до верховий Камчатки, чтобы получше познакомиться со здешними обитателями. Крупеня выделил для него два десятка самых ловких и сильных гребцов, и струги даже против течения поднимались очень быстро. Чем выше к истокам реки поднимались казаки, тем тучнее становилась растительность. Казаки обнаружили здесь даже черёмуху и малину. Земля здесь под благодатным солнцем была засеяна семенами жадных цепких растений, реки и озёра — обильны рыбой и птицей, а здешние леса — всяким зверьём и, что особенно важно было для казаков, — соболем. Казаки мяли и нюхали чёрную жирную почву и сходились на одном, что здесь даже хлеб сеять можно.

По сравнению с закованным в ледяной панцирь и погруженным в сумерки Анадырем Камчатка представлялась сущим раем.

Потому и населены эти берега были густо — многолюдные камчадальские селения радовали глаз живостью, весельем и отменным здоровьем мужчин, пригожестью женщин, свежими рожицами ребятишек.

Пройдя затем побережьем Пенжинского моря на юг до тех рек, где обитали мохнатые курильцы (айны), и взяв на одной из них полонёнка[106], занесённого морем на Камчатский Нос бурей из Узакинского (Японского) государства, Атласов повернул на север, и на реке Иче казаки срубили зимовье, где и перезимовали. И казаки, и юкагиры зимой промышляли соболя; охота оказалась удачной настолько, что все были довольны.