Тройки развернулись и, окружённые преображенцами, двинулись к Зимнему дворцу.

Распоряжавшийся походом гвардейцев лейб-хирург отделил по дороге четыре отряда. Надо было арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина.

Возле Адмиралтейской площади гвардейцы вынули Елизавету Петровну из саней и на руках донесли до Зимнего дворца.

   — Ребятушки! — слезая с рук гвардейцев и входя в караульню, сказала Елизавета Петровна. — Как и вы, много натерпелась я от немцев! И народ наш много от немцев терпит! Никакой мочи терпеть нет! Освободимся же от наших мучителей! Послужите мне, как служили отцу моему!

   — Матушка! — закричали верные присяге караульщики. — Что велишь, всё сделаем! Всех передавим!

Так — стремительно и бескровно — совершился переворот.

После беседы с караульщиками Елизавете Петровне оставалось только подняться в спальню правительницы и разбудить свою сестричку, Анну Леопольдовну. К утру все главные немцы были заключены в крепости. Брауншвейгская династия была свергнута...

А 18 января 1742 года напротив здания Двенадцати Коллегий возвели эшафот. Сюда привезли на телеге одетого в халат Андреи Ивановича Остермана. Остальные осуждённые — Миних, Головкин, Левенвольд, Менгден — шли к эшафоту пешком.

Андрея Ивановича на носилках внесли на эшафот и объявили, что он приговорён к смертной казни через колесование.

Остерман слушал приговор с непокрытой головой, едва держась на ногах, которые уже не очень-то и нужны были ему.

Но, закончив чтение приговора, секретарь тут же объявил, что колесование государыня императрица изволила заменить Андрею Ивановичу простым отсечением головы.

Внимательно наблюдал секретарь, как подводят Остермана к плахе, как отстёгивает заботливый палач ворот шлафрока, как устраивает Остермана поудобнее на плаху, как берег топор... И только после этого сделал знак и сообщил, что государыня императрица по природному матернему милосердию и но дарованному ей от Бога великодушию заменяет всем осуждённым смертную казнь ссылкой и заточением.

Даже крякнул от досады палач. Ногою спихнул Остермана с плахи. Впрочем, тот не обиделся. Живо вскочил и, усевшись на носилки, потребовал, чтобы ему подали сорванные с него парик и колпак. Доволен был и Миних, которого собирались четвертовать.

19 января всех осуждённых повезли к местам нового жительства. Остермана — в Берёзов, Миниха — в Пелым, Головкина — в Среднеколымск, Менгдена в Нижнеколымск, Левенвольда — в Соликамск...

В известные, хорошо обжитые петербургскими сановниками за последние десятилетия места везли их... Ну а тех, кто обживал эти места в прежние царствия, приказано было вернуть назад.

Прежние ордена и почести возвратили фельдмаршалам Василию и Михайле Владимировичам Долгоруковым... Восстановили в правах молодых князей Долгоруковых... Николая, с отрезанным языком, и сосланного матросом на Камчатку Алексея вернули в Петербург... Невесту императора Екатерину Долгорукову и вдову казнённого князя Ивана, княгиню Наталью Борисовну тоже вернули в Петербург... Освободили Григория Григорьевича Скорнякова-Писарева и Антона Мануиловича Девиера... Бывшего вице-президента Адмиралтейств-коллегии Фёдора Соймонова тоже восстановили в чинах... А Бирона, каб не занимал он построенного по проекту Миниха дома в Пелыме, перевели на жительство в Ярославль, заодно возвратили ему назад отобранные для Миниха имения в Силезии.

Среди прочих, осуждённых в прежние царствия, возвращён был в лейтенантское звание и разжалованный в матросы Митенька Овцын...

Только он — увы! — узнает об этом ещё не скоро. Для этого ему ещё надо вернуться на Камчатку с острова Беринга...

Но повернулось, уже повернулось колесо русской истории.

Пока же только сны о прежней жизни снились матросу Овцыну на занесённом снегами острове... И почему-то все про те места, куда и отправляют в ссылку и заточение. Княжну Катеньку часто видел во сне Овцын. Стояла княжна на крутом берегу в Берёзове и, распахнув руки, ловила бегущего к обрыву Митеньку... Счастливая улыбка появлялась тогда во сне на заросшем бородою лице матроса, ещё не знающего, что он снова стал офицером...

Братьям Лаптевым тоже неведомо было, что в эту зиму повернулось-таки застрявшее колесо российской истории...

Недосуг и думать было об этом Харитону, взявшемуся на свой страх и риск за исследование Таймырского полуострова, в глубину которого продвигались на собачьих упряжках его отряды.

Историки считают, что картографирование гигантского, размерами в полторы Франции, полуострова — одно из главнейших достижений экспедиции. К концу 1741 года Харитоном Лаптевым и его помощниками Семёном Челюскиным и Никифором Чекиным были нанесены на карту не только берега полуострова, но и реки, и озёра, и горные хребты этой уходящей в полярные моря ледяной страны...

А весною 1742 года Семёну Челюскину предстояло совершить путешествие, сходное с плаванием Семёна Дежнёва, но крайней мере, тем, что и столетие спустя будут спорить географы, было ли оно совершено... Ибо невозможно было поверить в такое.

В этот поход к самому северному мысу Семён Челюскин отправился из Туруханска в самый разгар полярной ночи — 5 декабря 1741 года. 15 февраля, пройдя полторы тысячи вёрст, Челюскин добрался до Хатангского зимовья, где зимовали солдаты Фофанов, Сотников и Горохов. С ними и двинулся Семён Челюскин на четырёх нартах дальше на север. В путь они выступили 3 апреля 1742 года.

Скоро пришлось отправить назад с ослабевшими собаками Сотникова. Потом эвенки отстали от отряда. Теперь шли втроём — Челюскин, Фофанов, Горохов. И не просто шли, а проводили топографическую съёмку. Для этого везли с собой бревно-репер, тяжёлые мерные цепи, цель-компас, астролябию... Не каждый день удавалось разжиться дровами. Спали в нетопленом чуме, ели всухомятку. По следу стаями шли голодные волки. Время от времени палили в них из фузей...

1 мая, как записано в путевом журнале Челюскина, «приехали к мысу Святого Фаддея и нашли малое количество дров и то гнильё, и стали для отдыху собак, понеже собаки стали весьма худы; стала великая метель, где стояли во всю ночь».

Пальцы Челюскина сводило, и запись давалась с трудом. Мысли путались. Уже кончались продукты и надо было поворачивать назад, так опять — уже в который раз! — и не добравшись до заветного мыса.

И тут Челюскину улыбнулась удача. Заметили следы белого медведя. Восемнадцать вёрст гнались за ним и всё-таки добыли зверя. Можно было продолжать путь...

И достигли, достигли своего! 8 мая в кромешной метели выехали на мыс, далеко вдающийся в море. Остановились. Когда пурга немного утихла, увидели, что дальше — только покрытое ледяными торосами море...

Для проверки прошли на следующий день почти двадцать вёрст по льдам на север, пока не увидели впереди полынью. Земли ни с какой стороны больше не приметили. Сомнений не могло быть. Они достигли самой северной точки Евразии!

Экспедиция Семёна Челюскина на мыс, носящий сейчас его имя, казалась настолько невероятной, что знаменитый полярный исследователь Ф. П. Врангель через сто лет сомневался в добросовестности своего далёкого предшественника, как в семнадцатом веке сомневались Беринг и Дмитрий Лаптев в достоверности «скаски» Семёна Ивановича Дежнёва. И только академику А. Ф. Миддендорфу, прошедшему точный маршрут Челюскина, удалось неопровержимо доказать, что Челюскин ничего не придумал, ни в чём не ошибся, а действительно достиг самой северной точки континента.

Миддендорф, использовавший в своём путешествии карты и описания Семёна Ивановича Челюскина, очень удивлял сопровождавших его эвенков, точно предсказывая им, что они завтра увидят, и прослыл у них великим шаманом...