«Давал Беринг лейтенанту Вальтону казённую муку и из неё сижено вино...»

«Капитан-командор Беринг не об экспедиции имеет старание, но о своём интересе и покое семьи, чтобы от них не отлучаться...»

Жаловались на всех и, кажется, все жаловались.

Даже на брата придворного астронома, профессора Делиля Делакроера, шли в Петербург жалобы. Иркутская канцелярия донесла в Академию наук, что профессор окружил себя пронырливыми помощниками, которые «переезжая с города на город, торгуют заповедною мягкою рухлядью: соболями, лисицами, песцами, горностаями, белкою и всякими товарами беспошлинно тайно, обще с ним, профессором».

Насчёт мехов иркутская канцелярия правду писала, а вот но поводу научных открытий ошибалась. Делиль Делакроер напряжённо в эти годы наукой занимался... Поскольку Беринг ни в какую Америку из Якутска плыть пока не собирался, Делакроер своё внимание обратил на Дмитрия Лаптева, возглавлявшего после смерти Петра Лассиниуса тот северный отряд, которому предписано было пройти из устья Лены на восток и, обогнув Чукотский Нос, добраться до Камчатки. По пути, как это предложил Алексей Ильич Чириков, отряд должен был осмотреть северное побережье Америки.

Делакроер на основании неудач, преследовавших этот отряд, сделал выдающееся научное открытие, дескать, «Ледовитого моря перед прежними годами много убыло и подле берега стало мелко».

   — А потому, — заявил профессор французских колониальных войск, — надобно оставить определённый боту путь по указу, ибо весьма опасен он и может быть непроходим. Беринг внимательно выслушал своего консультанта но географии.

   — Можно ли понимать вас, господин профессор, что не существует прохода вдоль северного берега к проливу, коий отделяет Азию от Америки?

   — Господин капитан-командор правильно понял то, что гласит наука! — ответил Делакроер.

Припомнив слова барона Зварта, сказанные по поводу профессора-шпиона, Беринг подумал, что столь категоричное утверждение Делакроера может строиться не только на данных науки. Вполне возможно, что консультант по географии руководствуется и какими-то другими соображениями... Однако высказывать вслух свои сомнения Беринг не стал. Во-первых, наблюдая все эти годы за профессором, Беринг сильно стал сомневаться в аттестации барона Зварта. В конце концов, барон мог и ошибаться. Все эти годы Делакроер не проявлял интереса к открытиям, сделанным экспедицией. Пусть таковых и не много, но ведь профессор и ими не интересуется. Вовсю занимается он незаконной скупкой мехов, и только... Во-вторых, Берингу очень хотелось поверить своему консультанту по географии. Деятельность восточного отряда экспедиции была особенно неудачной. За все минувшие годы этому отряду не удалось продвинуться на восток даже на несколько миль...

   — Что ж... — сказал наконец Беринг. — Эти данные пауки сходятся с тем, что докладывает лейтенант Лаптев. Сообщает он, что тамошние якуты показали, дескать, двадцать лет знают они — всякое лето у той земли на море лёд стоит, и море его не ломает. Видимо, надобно будет донести в Адмиралтейств-коллегию, что морского пути на восток нет... Надобно также в рассуждении находящихся препятствий во оный вояж Лаптеву и Челюскину не ходить, покамест от коллегии не будет указа — отправлять ли их...

   — Мудры решения, господин капитан-командор, которые основываются на данных науки! — напыщенно сказал Делакроер. Он даже и не пытался скрыть удовольствия, что так легко удалось убедить Беринга.

И вот тут-то и встал присутствующий при разговоре академик Миллер.

   — Это не есть наука! — с трудом подбирая русские слова, сказал он. — Это не есть профессор, а есть дурная голова. Мной есть отыскан архивный документ, и там писано, что у профессора Делакроера есть дурная голова...

И он зачитал разысканные в архиве якутской приказной избы скаски и отписки Семёна Дежнёва и Федота Алексеева об их плавании из Колымы в Тихий океан.

   — Сие известие об обходе Чукоцкого Носу такой важности есть, — сказал академик Миллер, что оно должно почитаться величайшим открытием, ибо известно есть, что прежде того никогда подлинно не знали, не соединяется ли в сём месте Азия с Америкой... Которое сомнение и к первому вашему плаванию, господин капитан-командор, причину подало. А ныне в том уже никакого сомнения больше не имеется...

   — Не весьма известие сие основательно... — сказал Беринг, уже знавший об открытии Миллера. А профессор Делакроер заявил, что и спорить не будет с человеком, который воззрениям европейской науки предпочитает басни, сочинённые полуграмотными русскими казаками. Не шибко смышлён горе-академик в науках... Да и разумом, видно, не силён. Ежели казаки плавали, отчего же лейтенант Лаптев на месте стоит?

Не с руки было академику Миллеру ссориться с Берингом, но как можно допустить, чтобы кто-то преуменьшал важность сделанного им открытия... Миллер сказал, что если бы у Лаптева снасти из ремней были, как у Дежнёва, если бы доски судов ремнями были шиты, небось давно бы уже Лаптев на Камчатке был... Ещё академик Миллер поведал, что и якоря у казаков были деревянные с навязанными на них каменьями. Но Лаптеву камней не надобно. Он может заменить их дурной головой некоего профессора географии. Хоть тогда от этого профессора будет польза для экспедиции.

— Каждой вещи есть своё назначение! — сказал академик Миллер и, повернувшись к Берингу, потребовал, чтобы сообщение о сделанном им величайшем открытии было представлено в Адмиралтейств-коллегию. Академия наук уже осведомлена о нём.

Беринг участия в учёном споре не принимал. Он уже всё решил. Через два дня в Петербург помчался курьер. Пусть Адмиралтейств-коллегия решает, кто из учёных прав и что надобно делать Берингу.

Пока же он послал приказ Лаптеву и Челюскину возвращаться в Якутск. Два года, отведённых инструкцией для исследования, кончились.

«Будут пытаться пройти в это лето... — рассуждал он. — Хорошо, коли пройдут. А если не пройдут? А ежели погибнут во льдах? С кого тогда взыщется? С нас и взыщется, что без указа разрешили плавать...»

Отряды вернулись в Якутск. Беринг послал Дмитрия Лаптева в Петербург, чтобы он лично убедил Адмиралтейств-коллегию в невозможности исполнения инструкции.

Случилось всё это летом 1737 года, когда впервые за последние двадцать лет льды отошли от берега...

Но ни Беринг, ни Дмитрий Яковлевич Лаптев не знали этого.

Лейтенант Дмитрий Лаптев ехал в Петербург, чтобы свидетельствами собственного опыта опровергнуть свидетельства казака Семёна Дежнёва, сто лет назад совершившего то, что не мог совершить он сам.

Кроме того, призывали Дмитрия в Петербург и семейные дела. Ещё когда пытался он пробиться сквозь непроходимые льды на восток, дошли из Петербурга смутные слухи, что сидит в тюрьме, дожидаясь казни за измену Отечеству и государыне императрице, его двоюродный браг Харитон.

Этого не могло быть! Не мог весёлый и отчаянный Харитон совершить измены! Дмитрий готов был кричать об этом во весь голос, но среди холодных ледяных торосов застревали слова, замерзали над бескрайней тундрой... Надобно было ехать в Петербург, чтобы там хлопотать, вытаскивая из тюрьмы брата. Об этом Дмитрий Лаптев не говорил никому, но и об этом он думал, записывая решение консилиума офицеров дубель-шлюпки «Иркуцк»: «И на предбудущий 1737 год на море не выходить, понеже к проходу до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет никакой надежды...»

И вот теперь Дмитрий прибыл в Петербург...

Однако Харитона он нашёл не в тюрьме... Живым и здоровым был брат и командовал сейчас придворной яхтой «Декроне». И семьёй обзавёлся Харитон. Красавица супруга вынесла показать своего первенца.

Улыбался, глядя на пускающего пузыри племянника, Дмитрий. Дал ребёнку поиграть своим пальцем. И сам не мог понять, отчего так грустно, почему кошки скребут на душе...