Скинул с постели ноги, сел.
— Какая ещё надобность во мне? — спросил хмуро.
— Велено, Иван Алексеевич, у тебя кавалерию и камергерский ключ отобрать... — сказал Воейков.
— Велено, так бери... — равнодушно ответил князь Иван. — Всё равно здесь перед касимовцами с орденами да ключом ходить не буду. В сундуке лежат...
— Не будешь, конечно... — сказал Воейков. — Тем паче, что самому тебе, князь, с семейством велено в Сибирь ехать.
— Куды это?
— В Берёзов...
— A-а... — сказал князь Иван. — Заместо Меншиковых, значит... Отца-то тоже повезут?
— Всех велено везти... — роясь в сундуке, ответил Воейков. — Всё семейство с бабами.
Далека до Сибири дорога. Всё лето ехали на простых крестьянских телегах. Бабам особенно тряско было. И брюхатой княгине Наташке, жене князя Ивана, и сестре его, княжне Екатерине, невесте императора. Тяжело было ехать, а что поделаешь? Другого транспорта для императорских невест не положено. Везли, как заведено было, в далёкий, вставший посреди тундры острог...
9
Раздвигая руками мокрые кусты, обошли всё кладбище. Везде кресты, кресты, кресты. Каменные и деревянные... Заросшие зелёным лишайником, так что и не разобрать имени, и совсем новые... Могилу родителей Чириков так и не нашёл.
— Может, и не здеся схоронены... — обессилев, сказал одноногий монах, сопровождавший Чирикова.
— Где же, если не здесь?
— А кто их ведает... — отвечал монах, усаживаясь на валун и вытаскивая из кармана рясы кисет и трубку.
— Чего смотрите, ваше благородие? — спросил он, заметив удивлённый взгляд Чирикова. — С солдатчины курю, не могу отстать.
— Мне-то что... — ответил Чириков. — Только всё равно дивно. Монах, и с трубкой...
— Какой я монах... — вздохнул курильщик. — В монахи я, ваше благородие, так и не вступил. Когда оттяпали йогу под Нарвой, приблудился к монастырю тутошнему. У их богадельня была. А потом к церкви привык, все службы выстаивал... Втянулся в это дело. Настоятель и говорит мне, что ежели желание имеется, принимай постриг, брат. В монашеском-то звании, говорит, ловчее душу спасать. Только, говорит, курить бросить придётся. А мне чего ещё осталось? Всё едино калека. Послушником три года был. Уже постричь собирались, да тут указ вышел, монастырь наш закрыть. Так и остался в послушниках. Курю вот по-прежнему...
— Бог с тобой, служивый... — сказал Чириков. — Ты мне могилы родительские пособи разыскать. Кто у вас тут из монахов остался?
— Все перед тобою... — ответил солдат. — Остальных, которые грамоте разумели, в учителя определили. Которых — в солдаты.
— Тебя-то пошто оставили?
— Дак куда я годен? В солдаты — безногих не берут. А в учителя если, то надобно самого меня, ваше благородие, грамоте прежде обучить. Никуды уже не годный... Может, и пошёл бы куды, да тут попа-то нашего запороли за недоимки, дак он мне, когда отходил, при церкви велел жить, покуда нового батюшку не назначат. Вы бы сказали, ваше благородие, начальству, что совсем без попа пропадаем.
— На вот... — Чириков вытащил из кармана рубель. — Возьми, служивый. А насчёт попа — другого кого попроси. Не по духовному я ведомству...
— Жалко... — разглядывая рубель, сказал солдат. — А денег-то зачем даёшь? Чем я тебе отслужу, ваше благородие?
— Ты уже отслужил своё... — сказал Чириков. — Помолись за родителей моих, и то ладно будет.
И, опустив голову, побрёл к кладбищенским воротам.
— Звали-то как их? — крикнул ему в спину безногий солдат.
— Илья... — ответил Чириков. — И Мария... И за меня, за раба Божия Алексея, помолись, солдат...
— Не велика сила молитвы моей, ваше благородие, а помолюся. Храни тебя Бог!
Денщик Василий ожидал Чирикова возле телеги, стоящей у покосившейся избы. Совсем нищая — гниль да труха, мхом подоткнутая, — изба была, неотличимая от других изб деревни... Чёрный дым плыл из её отворенного оконца...
— К старосте ночевать поедем? — спросил Василий, берясь за вожжи.
— В Москву... — отвечал Чириков.
— В Москву?!
— Оглох, что ли?! — закричал Чириков и отвернулся, чтобы скрыть выступившие на глазах слёзы. Сжав кулак, ударил но борту телеги. Ещё утром, уезжая от старосты, чтобы больше не видеть его с рваными за недоимки ноздрями лицо, твёрдо решил Чириков не возвращаться назад. Не было сил ещё раз заглянуть в его глаза. Защитить молили они. Только от кого? От воинских команд, насылаемых Ея Императорским Величеством для сбора недоимок...
— Н-но! — крикнул Василий, заворачивая лошадей на московскую дорогу.
Глотая слёзы, смотрел Чириков на убегающую дорогу. Разъяснило небо. Покачивались вдоль обочины цветы. Радуга вставала над полем...
Прощайте... Прощайте...
Вот и побывал Алексей Ильич в родовом поместье своём, поглядел на здешнее разорение и даже могил родителей не сумел отыскать.
Кусал губы двадцатисемилетний капитан, чтобы не разрыдаться, как ребёнку. Точно так же разрыдаться, как двадцать лет назад, когда увозил его в Москву дядя, Иван Родионович Чириков, чтобы определить в навигаторскую школу.
Ничего уже не помнил из своего детства Чириков, кроме этого. Только эту дорогу... Только такую же скрипучую телегу... Только слёзы, которые тогда не сумел сдержать...
Весь день ехали. На ночь думали остановиться в деревне, только и здесь правёж шёл. Секли мужиков возле церкви. Плач и вой стоял по деревне... Но ещё страшнее был похожий на Мартына Шпанберга офицер-ревизор. Жизнерадостно наблюдал он выпученными глазами за поркой, полагая должно быть, что именно плеть поможет выбить из мужиков столько денег, сколько было надобно...
— Поедем, ваше благородие? — угадывая чувства Чирикова, спросил Василий. — Староста-то, я посмотрел, продуктов положил в телегу. Станем в поле где... Там и отдохнём. Нетто под этот вой заснёшь?
— Поехали... — сказал Чириков.
На два дня остановился Алексей Ильич в Москве за Пречистенскими воротами в доме дяди, оставил ему бумаги на управление деревеньками, — «недоимками управлять тамошними... — проворчал постаревший Иван Родионович, — и уехал в Петербург. Попросил определить к дальнейшей службе.
В Адмиралтейств-коллегии предложили ему принять под команду прогулочную яхту императрицы. Чириков отказался от этого лестного предложения.
— Я надеюсь, капитан, вы понимаете, от чего отказываетесь? — досадливо спросил адмирал Сиверс.
— Так точно, ваше превосходительство! — отвечал Чириков. — Хотелось бы и далее служить Ея Императорскому Величеству в морской службе!
Просьбу Чирикова благоволившая к капитану Адмиралтейств-коллегия уважила. Командировала капитана в Казань отбирать лес для корабельного строительства...
Прибыл туда Алексей Ильич осенью. Плыли по Волге плоты с насаженным на крючья гулящим народом. Иные — уже трупы, расклёванные птицами, а иные — ещё голос подавали.
Навстречу этим илотам уплывал попавший под следствие бывший казанский губернатор Артемий Петрович Волынский. Бог миловал, не довелось Чирикову с ним столкнуться. Чиновники казанского адмиралтейства рассказывали про Артемия Петровича, что дюже строг был. Что не так, сразу, невзирая на звание, на расправу... Слава Богу, что господину капитану не довелось с ним встретиться.
Пожимал плечами Чириков, слушая эти страхи. Его дело маленькое — лес отбирать для корабельного строительства...
Но странно, странно начали течь русские реки при Анне Иоанновне. В Астрахань уплывал опальный губернатор, а выплыл почему-то в Москве. И не опальным чиновником, а членом суда, собранного разбирать дело князя Дмитрия Михайловича Голицына, вздумавшего ограничить русское самодержавие...
И в судьбе Алексея Ильича Чирикова, и командора Беринга Волынский — напрасно Чириков пожимал плечами, — ещё выплывет. Впрочем, это ещё будет не скоро.
