Не вовремя Афанасий Шестаков в Петербург приехал. Вроде вон они, дворцы, а ходу туда нет... К кому только не совался казачий голова, но всем недосуг, все в печали великой пребывают — государыня императрица занемогла... В другой раз, говорят, приходи, отстань, ради Бога, пока палками тебя не побили. Шестаков и сам видел, что не вовремя в столицу явился, да ведь откуда знать, когда оно, это время, наступает, а когда кончается. И в Тобольске о том не ведают, не то что в Якутске...
Сильно огорчился Афанасий Федотович неудаче своей, третий день уже скорбел в кабаке о здравии матушки-императрицы, заливая печаль горькою водкой. И так обжился за эти дни в заведении, что будто в Якутск возвернулся. Кругом — один только знакомые лица. Про каждого — все его тайны известны... Этот, худой, как жердь, чарку свою допьёт и под стол свалится. А этот, с синяком который, обязательно умному разговору будет чинить затруднение, пока не успокоят. Вечор к Афанасию приставал, дак до сих пор кулак болит... А этот, в драном мундиришке, с тихим голосом, обязательно, зараза, потребует, чтобы его не как-нибудь, а благородием именовали, потому как он чип имеет — коллежского асессора. С тихим этим благородием и драться не надо, отпихнёшь от себя, и уляжется отдыхать. Таким уж спокойным характером Господь наградил.
Ну вот... Только подумал, а он уже тут как тут. Только вроде до срока сегодня. Вроде ещё и не качается.
— Чего тебе? — загораживая могучей рукой штоф, спросил Шестаков. — Какого хрена твоему благородию требуется?
— Ты не пихайся, голова... — проговорил обладатель драного мундира. — Я же трезвый ишчо.
— Я и пытаю тебя, какого тебе хрена требуется, если не в надлежащем градусе ты?
— Пособить тебе хочу, голова... — ответил пьяница и уселся на лавку.
Третий день уже пил Шестаков. В голове мутилось немного. Сам себе удивлялся Афанасий.
— Коли пособить решил, — хлюпнув носом, сказал, — пособляй тогда, твоё благородие...
И налил из штофа в грязные стаканы. Один к себе притянул, другой пособляльщику подвинул.
— Благодарствую... — сказал тот, но стакан поднимать не торопился. — Я, голова, разговор твой вчера с сержантом слышал.
Ишь ты... Верно заметил. Говорил вчера Шестаков с сержантом, потом с чиновником каким-то разговаривал, потом умному разговору этот, с синяком который, затруднение учинил...
— Ну и чего с того, что слышал? — осушив свой стакан, спросил Шестаков.
— Карту ты ему показывал, которую из Сибири привёз.
— И чего, что показывал?..
— Ничего... — ответил обладатель драного мундира. — Только я пособить тебе могу... С его превосходительством свести, который очень до карт разных охоч... И дрожащей рукою осторожно взялся за стакан.
— Погодь... — Тяжёлая пятерня Шестакова легла на его дрожащую руку. — Кто таков, сказывай...
На стакан посмотрел бедолага, йогом на Шестакова, потом снова на стакан. Сглотнул слюну.
— С обер-секретарём Сената его превосходительством Иваном Кирилловичем Кирилловым знакомство имею... — И тут же, заметив недоверчивую усмешку Шестакова, торопливо пояснил: — Ей-Богу... Невзирая на всё непотребство моего жительства, не брезгует Иван Кириллович в работу письменную меня употреблять, поскольку почерк имею твёрдый и от влияния водки не зависимый...
— Ишь ты... — убирая руку, сказал Шестаков. — Ну, тогда пей. И растолкуй мне, твоё благородие, для чего его превосходительству моя казацкая карта?
Уговаривать собеседника не потребовалось. Осторожно поднял стакан с водкой и выпил, не пролив ни единой капельки. Отломил кусочек хлебной корочки и пожевал задумчиво.
— Его превосходительство, — сказал терпеливо ожидающему ответа Шестакову, — своим иждивением Атлас империи Российской издавать начал...
— Что такое атлас?
— Собрание карт разных, голова... Ну вот... Так ты слухай! Его превосходительство сами говорили, что казацкие карты, хотя и в безвестности геодезии составлены, но вернее тех, которые за границами учёными людьми составляются... И ещё я тебе скажу, голова, что это я тебе не ради тебя предлагаю. Дабы его превосходительству, великую доброту до меня имеющему, угодить... Понял? Нет... Ты этого разуметь не можешь... Тонкости благородного обхождения до твоей Сибири ещё не скоро дойдут. А я, голова, между прочим, чин имею... Коллежский асессор, понял?
— Понял, твоё благородие... — ответил Шестаков и повернулся к трактирщику. — Эй! Подай чернилов сюда да бумаги кусок.
И когда принесено было требуемое, велел коллежскому асессору:
— Пиши, твоё благородие... Его превосходительству господину обер-секретарю Ивану Кирилловичу Кириллову... Написал?
И взял листок в руки. Не врал коллежский асессор. Твёрдо стояли на листе буквы, окутанные тончайшими росчерками и завитками. Такой красоты Шестаков и в канцелярии самого тобольского генерал-губернатора Долгорукова не видывал.
Хлопнул но спине коллежского асессора Шестаков. Тот на стол повалился, да Шестаков поднял его, чтобы встречу вместях отпраздновать. А когда допито всё было, встал. Надо асессора проводить да и самому до двора, где остановился, идти. Чай, уже три дня своих казаков не видел...
— Чего рано-то так уходите? — угодливо кланяясь, спросил трактирщик. — Совсем и не сидели у пас...
— Недосуг... — отвечал Шестаков, взваливая на плечи асессора. — Делов много, братец...
Иван Кириллович Кириллов оказался человеком обычным. Ни сановитости в нём не заметил Шестаков, ни чванства. Жиденький в плечах, сидел он за столом, заваленным бумагами, и рассматривал принесённую Шестаковым карту...
— Откуль чертёж сей? — спросил.
— У Ивана Козыревского купил, — ответил Шестаков. — А Иван с Атласовым Владимиром Васильевичем на Камчатке бывал. У нас, в Якуцке, думают, что атласовская карта это...
Близорук был Кириллов. Наклонился над картой — прямо по океану локоны парика рассыпались.
Против устья Колымы изображена была на карте большая земля, а напротив северо-восточной оконечности Азии — другой остров. «Остров против Анадырского носа; на нём многолюдно и всякого зверья довольно, — дани не платят, живут своей властью...» — гласила надпись.
— В эти места экспедиция капитана Беринга послана, — задумчиво сказал Кириллов. — Проведать велено, соединяется ли с Америкой Азия...
— Чего проведывать-то? — вздохнув, проговорил Шестаков. — Давно всем известно, что с устья Колымы до реки Анадыря морем пройти можно, если льды не встанут... И на чертеже этом так же рисовано... Воевода наш якуцкий, Иван Михайлович Полуэктов, спытать просил, пошто экспедицией Беринга разруху Сибири чинят? Государыни императрицы волю он исправно соблюдает, но пошто ради такой безделицы Беринга посылать было... Добро бы, коли землиц каких приискал Её Императорскому Величеству...
Усмехнулся Кириллов.
— Чего ты желаешь, голова? — спросил. — О чём твои хлопоты?
— Какие у нас, малых людишек, хлопоты? — ответил Шестаков. — Так и так у нас, ваше высокопревосходительство, думано было... И как ни думали, а всё одно получается... Если капитан Беринг известие привезёт, что окромя моря ничего нет там, Ея Императорскому Величеству никакого интереса не будет. Надо бы казаков на поиски землицы послать, да народишко тамошний к присяге привести, чтобы ясак собрать. Всё же прибыток казне, а не одно только разорение.
Внимательно смотрел Кириллов. Уже не на карту, а самого Афанасия Федотовича разглядывал. Шестаков его взгляд пристальный выдержал.
— Не ведаю тебя, голова, как следует... — сказал Кириллов. — Одни тебя добро аттестуют, другие говорят, что ты плут большой. Сам-то чего про себя скажешь?
— А зачем мне, ваше высокопревосходительство, аттестацию себе выдавать? — ответил Шестаков. — Не награды прошу и не вспоможения... Поход прошуся ломать в края незнаемые... Коли будет милость вашего превосходительства, там и будет мне аттестация. Вернее её всё равно не сыщете...
