— Параграф первый, — раздавалось над мертвой планетой. — Активно поддерживать мероприятия по изучению климатической системы и последствий климатических изменений. Бу-бу-бу. Параграф второй. Следует шире информировать общественность… Вжи-у-у-у-бубу-бу-вжиу-у-у-у… И тот потеряет душу, кто захочет сохранить ее…

Ярмарка в полдень — как перезрелый плод.

Был тот час, когда солнечная радиация, проникая в плоды, превращает сладость в горечь, а сок под красной кожицей вдруг тяжелеет.

Вот такие мелочи, вовремя замеченные, и создают для тонкого наблюдателя неповторимый привкус события.

Я увидел старика около лавки с игрушками. Он курил длинную папиросу и улыбался.

У него были удивительные детские глаза цвета чистой бирюзы и скорбная складка у рта.

«Добр и горек, — подумал я. — Нужно запомнить».

— Детей у меня никогда не было, — обратился ко мне старик, — но я люблю покупать игрушки.

Я промолчал, делая вид, что разглядываю витрину. Он продолжал улыбаться, заглядывая мне в глаза снизу вверх: — Не знаю, как вы, а я не устаю удивляться этому малому народцу. Сами по себе, без человека, эти игрушки мертвы, но словно ждут чего-то. Вот посмотрите на него.

Он надел па кисть руки какую-то тряпочку и закрутил ею у меня перед носом:

— Но если взять их в руки, они оживают. Ваша вера вдохнула в них жизнь. Смотрите, как он радуется!

Игрушка, которую я только сейчас разглядел, неожиданно повела уродливым лицом и осмысленно глянула на меня круглыми глазами.

Я поежился от мерзкого впечатления, мне захотелось уйти, потому что мой вкус никогда еще меня не подводил.

— Зайдем, выпьем немного. Я угощаю, предложил он и потащил за собой. Мы вошли в душный салон и с трудом нашли место у окна.

— Меня зовут Диамани. Немножко непривычно, правда? — старик тихо засмеялся. — Это старинная фамилия цирковых клоунов и фокусников. Я, наверное, ее последний носитель. Хоп! — старик вытащил у меня из кармана желтый чужой бумажник.

— Не удивляйтесь, — старик заказал вино, положил бумажник на стол, рядом с игрушкой. — Очень старый и простой фокус.

Некоторое время мы молча пили абсент.

— Мне кажется, вы один здесь можете понять меня, — старик задумчиво смотрел в окно, в его глазах отражалась ярмарка. — Во-первых, вы такой же путешественник и случайный человек здесь, как и я. Во-вторых, оставляете впечатление умного человека. У вас хорошее лицо. По лицу я определяю человека.

— И я тоже. Вам нужна помощь? — осведомился я, избегая его взгляда и настораживаясь.

— Вы были в цирке? Что вы о нем скажете?

— Прекрасный цирк. Прекрасная ярмарка. И все это в таком маленьком красивеньком городке.

— Вы внимательно смотрели представление?

— Я всегда на все смотрю внимательно, ибо я художник. Смотреть — моя профессия.

— Вам не показалось ничего странным?

— Не показалось, — признался я.

Диамани покачал головой.

— А у меня сложилось впечатление фальши. Вы как человек с художественным вкусом должны понять меня.

— Не понимаю.

— Давайте разберемся. Вы помните фокуспика? Как он вам?

— Творил чудеса.

— Вот именно. Я открою вам нашу «кухню». Понимаете, фокусник, показывая номер, производит девять из десяти действий лишь затем, чтобы отвлечь внимание зрителя, и только одно-единственное, чтобы сделать сам фокус. Скажем, он манипулирует перед зрителями правой рукой, а сам в это время левой может спрятать слона. Просто зритель не знает, куда и когда нужно смотреть, чтобы уловить десятое, самое главное движение, и поэтому упускает его. Но я-то знаю! Я его упустить не могу — сам делал такие фокусы — и все-таки упускаю!

— Вы ошиблись!

— Я профессионал и знаю, что говорю. Он только имитирует фокус!

— Что это значит? Настоящий фокус — подделка чуда. Так? Выходит, что подделка подделки чуда — самое настоящее чудо?

— Вот именно! Допустим, некто очень несведущий наблюдает работу иллюзиониста. Фокус он воспринимает чисто внешне, как всякий зритель. Но наш-то зритель знает, что фокус — это лишь ловкость рук, что чуда нет. А он, этот сторонний, может и не знать. Поэтому, желая воспроизвести фокус, делает именно чудо! Чисто механически, как ритуал, он воспроизводит все девять движений, кроме главного, — и фокус получается: вещи у него исчезают и появляются, ноги отпиливаются и присоединяются, сам он летает по воздуху…

— Не может быть! Но кто эти волшебники? И зачем это все им нужно? спросил я, чувствуя, как свет ярмарки тускнеет для меня.

— Могу лишь догадываться. Вы можете мне не верить, но это… марсиане! Разведка под видом цирка.

— Кто? — глаза у меня полезли на лоб.

— Не подумайте, что я псих. Давайте разберемся дальше. Если бы вы ходили в цирк часто, то заметили бы, что вся игра артистов копируется каждый раз с поразительной точностью. Каждый вечер при втором выходе клоун случайно путается в занавесе и сталкивается с уходящим акробатом и каждый раз ошибается в одном и том же слове. Понимаете, это как граммофонная пластинка, которая вместе с музыкой воспроизводит все царапины.

— Ну и что? Обычная зап… — начал я, но спохватился. Мне показалось, что бармен прислушивается к нашему разговору, проходя мимо. И я обратился к нему: — Каким образом можно уехать из этого городка?

— Таким же, каким ты попал сюда, приятель, — пароходом, — бармен покосился на меня. — Он здесь единственное средство передвижения. Да только он уплыл полчаса назад. A следующий будет завтра в полдень.

Бармен, полный мужчина в грязном переднике, отошел, что-то бормоча про алкоголиков, а мы со стариком долго молчали. Мне было неловко, а Диамани выглядел как обиженный ребенок — вот-вот заплачет:

— Не хотите верить — не верьте. Сколько человек участвуют в представлении?

— Восемь-девять.

— А в гостинице живут только двое. Пойдите поищите других, я не нашел это факт.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я, берясь за шляпу и поднимаясь.

— Вы не хотите помешать им? — жалобно спросил старик.

— Нет. У меня более важное дело, чем война с марсианами. Я, знаете ли, путешествую, набираюсь впечатлений, то есть занимаюсь делом, я в творческой командировке.

Но тут безошибочное чутье подсказало, что на улице меня поджидает опасность, и я сел на место.

— Сколько живу, не слышал ничего подобного, — удивился старик. — Для меня командировка всегда связывалась с закупкой зерна…

— Иногда и за впечатлениями можно ездить, если за них потом заплатят…

— Если вы художник, то где ваши краски, мольберт?

— В гостинице, — соврал я. — Можно писать по памяти и не только красками…

— Все это очень странно…

— Стоит ли мешать парням? Это им может не понравиться, — я решил переменить тему. Он меня злил все больше. Мое равновесие и ясность, которые я с таким трудом поддерживал в себе, были утрачены. — В конце концов, это лишь мелкие воришки крадут то, что принадлежит другим по праву собственности, я взял со стола папиросу и закурил, слегка передразнивая его.

— Что крадут?

— Да вот это все, — я развел руки. — Каждый лучик, каждый атом запаха, каждый шорох.

Мое чутье говорило мне, что старик не выдаст меня, будет молчать.

— А разве это стоит что-нибудь?

— Ах, дедуля… В ваше время как говорили; быть или не быть? А в наше: иметь или не иметь. Я имею потому, что заплатил. А им платить нечем, вот они и крадут.

— За что заплатил? За солнце, за воздух…

— И за тебя! Пойми, дедуля, ты давно мертв. Ты — ископаемое. Хотя, признаю, ты прекрасен. И куришь замечательно. Я это запомню и унесу в будущее. Смотри…

Я картинно затянулся, но тут же закашлялся, потому что короткие, но сильные ручки старика крепко схватили меня за лацканы.

— Дедуля, рассыплешься, — выговаривал я сквозь кашель, — не мни пиджак…

— Путешествуешь по времени и коллекционируешь чужую жизнь?