Флинт убрал со стола и безучастно торчал за спиной. Юноша попробовал было курить, но закашлялся и отдал трубку:

— Мне что-то сегодня нездоровится. Кхе-кхе. Унеси-ка, лупоглазик! Флинт, у тебя хорошая память?

— Обычная для моей серии А, хозяин.

— Что значит обычная, поясни, — Юлиус почувствовал какой-то подвох.

— Наша серия была первой, тогда еще не догадались вносить в нашу память элементы произвольного самогашения. Считалось, что абсолютная память — наше главное достоинство.

— А потом как считалось?

— А потом стали считать, что бытовому роботу исключительная память не нужна, и научили забывать.

— Каким образом?

— Периодически и случайно стирая из памяти события.

— А ты?

— А я умею забывать только по приказу, хозяин.

— И что же ты помнишь?

— У меня никогда не было приказа забыть, поэтому я помню каждую минуту, каждое слово, каждое движение с момента сборки.

— Да, ты сущий клад! А отец знал, что ты смотришь и запоминаешь?

— Не знаю, я никогда не получал приказа забывать, но и никто не давал мне приказа вспоминать.

— А что было, например, на этом мосте ровно двадцать лет назад?

— Был вечер.

— Дальше.

— Я только что убрал со стола…

— Дальше, подробнее!

— Вдруг раздался скрип двери и детский голос: «Мама, можно я пойду гулять?».

Юлиус подскочил на месте и уставился на дверь, но потом понял, что все эти разнообразные звуки издает робот.

— Ночные духи уже вышли на охоту, как говорит твоя няня, — сказал женский голос.

— Я немного посижу на крыльце с Давидом, — дверь снова хлопнула. Молчание.

— Мальчишка становится настоящим разбойником, а ты молчишь, словно не отец.

— Дэви! — приглушенный детский крик и далекий лай собаки.

— Мальчишка похож на всех местных разбойников вместе взятых, послышался глухой мужской голос.

— Юлиус! Как ты можешь?

— Мне стыдно соседей, — сказал муж.

— Но я же объясняла, что кто-то из моих предков был из дионян…

— Кто именно — позабыла?

— Гены их сильнее, поэтому признаки могут проявляться внезапно, через несколько поколений.

— Но я же не могу объяснять каждому прохожему про особые гены моей жены! — Стук двери. Женский плач.

— Заткнись, заткнись, — закричал юноша, лицо его горело. — Ты все это носишь в себе? Ну, ладно, допустим. Сейчас скажи мне, вернее — вспомни обстоятельства, при которых я покинул дом семь лет назад.

— Вы же сами знаете, Юлиус!

— Знаю, но… забыл. Я ведь не робот серии А, чтобы помнить!

— Вы запретили мне говорить.

— Когда запретил? Кому?

— Когда уходили. Запретили говорить вашему сыну.

— Но я же не сын. Я Юлиус, твой хозяин! Ха-ха!

— Я знаю, и все-таки я сомневаюсь.

— Да, скрипун, ты сомневаешься, значит, ты становишься человеком! Сам не уверен, а обращаешься ко мне как к Юлиусу-отцу, играешь роль, которая тебе больше всего нравится? Ну, ладно, а сейчас о деле. Я Юлиус-отец, приказываю тебе восстановить сцену моего ухода из дома семь лет назад. Лупоглазый скрипун, — юноша заметил, что эта присказка влияет на поведение Флинта.

Шорохи, шорохи, стук.

— Вы уже пришли за мной? — усталый голос отца. — А как вы узнали?

— Деревья сказали. И ветер, — невнятное дионянское произношение.

— Да, в эту ночь мне было особенно плохо. Я уже собирался послать Флинта за вами.

— Ночью нельзя. Нужно идти самому и днем, когда светло.

— Флинт, помоги мне одеться. Никогда не думал, что мне придется так умирать. Я, наверное, виноват перед вами? Часто был грубым и жестоким?

— У нас нет обиды на тебя. Виноват. Я всю ночь думал: виноват перед вами, перед женой, перед сыном. Очень нетерпимым был.

— Вечный ветер уравняет твою вину и их обиды.

— Ну, я готов, пойдемте. Флинт, содержи хозяйство в порядке, пока… я не вернусь. А если задержусь и раньше придет мой сын, пусть он будет твоим хозяином, служи ему, как мне служил, и пусть он не заметит разницы…

— Прощай, — скрип ступеней…

— Довольно, все ясно! — закричал юноша, он испытал новый удар по самолюбию. Отец всю жизнь был грубым и высокомерным человеком, с презрением относился к местным жителям, а под конец, перед смертью, сломался и ушел умирать к ним, ради ничтожной надежды превратиться в растение. Какой стыд! Вот почему он запретил роботу говорить о своем уходе даже сыну.

— Ну, лупоглазик, у тебя не голова, а… динамит.

— Прикажете забыть, хозяин?

— Я подумаю, что делать с твоей головой.

— Мне бы лучше забыть, хозяин. А то… очень много для меня, ваши голоса все время живут во мне, страдают, зовут…

— Катись, довольно на сегодня!

Юлиус плохо спал в эту ночь, заснул только под утро, но тут пришел Флинт и стал будить его:

— Хозяин, на поле пора!

— Ты с ума сошел. Какое поле? Я в отпуске.

— Окучивать нужно.

— Лупоглазый скрипун, милый, отстань!

— Вы так и раньше говорили, но я должен будить!

— Пошел к черту, старая жестянка, я тебя уничтожу!

— И так вы говорили, но вставать нужно.

— Я не отец и работать не обязан…

— Это отговорки, поле ждет.

Юлиус выругался, видимо, ничего не поделаешь, он встал. На поле, на свежем воздухе, он почувствовал себя несколько лучше. Он вспомнил последние слова отца: «Служи, как мне служил, пусть он не заметит разницы…» — это и сбивает с толку робота, поэтому он и принимает меня за отца. Некоторое время они работали молча, юноша — без всякого желания, за время пребывания в чиновниках он успел потерять вкус к физической работе.

— Поле ты содержишь в порядке, молодец. Хотя… — Юлиус выдернул великолепный куст ботвы, корнеплод был маленький, выродившийся. Ни о каком урожае осенью не приходилось и думать. — Хотя некоторые мелочи ты упускаешь. Исполнитель ты хороший, а хозяин плохой.

— Я не должен быть хозяином.

— Да, а хозяйство ничего не стоит, одна видимость, — Юлиус отбросил пышное растение.

«Что же мне делать с участком? Хотя, когда я стану генеральным, можно будет проводить здесь недельку-другую, слушать „записи“ Флинта, вспоминать детство… Черт! А ведь Генеральным еще нужно стать!».

— У меня дела, Флинт! — он отбросил тяпку и побежал по полю. — Я вернусь Флинт, жди меня…

Вождь Апока сидел у хижины и наблюдал, как юноша спускался с холма и приближался к деревне.

— Я ждал тебя, ты Юлиус — сын Юлиуса.

— Деревья сказали?

— И ветер. Посмотри, они так оживлены перед приходом хорошего человека и брата по крови, — Апока показал вверх, и Юлиус увидел, как на невообразимой высоте крошечные розовые облачка перелетают с кроны на крону.

— Это, наверное, наши духи?

— Нет, это бабочки, целые облака бабочек.

— Никогда не видел их внизу, — удивился Юлиус.

— А они никогда не спускаются. Рождаются и живут, любят и умирают на вершинах, даже крылышки их сгорают по пути на грешную землю.

— А правда, что там, высоко, всегда дует сильный и холодный ветер, почти буря?

— Правда. Там, высоко, совсем другая жизнь.

— Райская?

— Нет, другая природа.

— Да, какая мощь! — Юлиус положил руку на ствол, который был весь напряжен, как струна. — Высота не меньше тысячи метров. И долго они живут?

— Тысячи лет, почти всегда. Садись в наш круг. Принесите ему питье, наш брат пришел.

— Брат? Это моя физиономия наводит вас на размышления?

— Нет, просто моя сестра, Лин, была твоей кормилицей.

— Она была моей няней, как мое всегда говорили.

— Нет, она была твоей кормилицей! Отсюда и твои черты, ты их с молоком впитал.