И оказывается дома, в кресле, с книгой в руках. Это второе фантастика, которая позволяет послать вашего двойника в иные миры, узнать и изведать, оставаясь в безопасности.

Фантастика — это игра ума и духа, но игра не бессмысленная, а игра ПОДГОТОВКИ. Ребенок, играя, готовится к взрослым занятиям. А взрослый, играя в НФ, готовится к будущему. Ребенок взрослеет, а взрослый обнаруживает сверхчеловеческие способности.

Автор предлагает читателю сыграть. Пусть любитель представит себе, что берет в руки журнал выпуска 2000 года и читает статьи по теории фантастики. Взгляды автора на смысл, на значение и скрытые пружины НФ настолько отличаются от господствующей сейчас жалкой теории «отражения» и «предупреждения», что он не видит иного выхода, как назвать статьи фантастическими и отнести их к будущему. Наиболее сердитые читатели могут считать их просто шуткой.

В настоящее время человек вдруг ощутил себя стоящим на краю бездны. Он глубоко не удовлетворен миропорядком, приведшим его к катастрофам, и литературой (в том числе и НФ), которая отказалась верно служить ему, «отражая действительность».

Но, может быть, мы ждем от нее чего-то иного, нежели просто отражать, объяснять п предупреждать? Хотя и традиционно все еще взываем к последнему. Может быть, НФ имеет иную функцию и назначение, например, чисто психологическое — помочь человеку обрести внутреннее равновесие перед грозящей опасностью?

Объясняя появление НФ, Айзек Азимов писал: «Вот тогда-то человек и понял, что вещи не только изменяются, но будут меняться и после его смерти. Таким образом на свет родилась научная фантастика, которая стала дополнять просто фантастику и приключенческий жанр: люди торопились представить себе, каким будет следующий век». Итак, по Азимову следует, что жанру НФ предшествует осознание изменчивости жизни и особые темпы накопления этих изменений, которые «смогли выказать себя на протяжении одной человеческой жизни». Все это совершенно справедливо. Но осознание изменчивости — лишь предпосылка. Ее для возникновения литературного жанра еще мало.

Нужны глубинные движения общественного сознания и чисто психологическая потребность.

Тут же Азимов говорит о двух факторах, связанных с появлением НФ: о религии и о промышленной революции. Для него они — антиподы. И в самом деле, в религиозном сознании вопрос о будущем просто не возникает, хотя и осознание текучести может быть. Вероятно, божество служит тем «механизмом», посредством которого человек постоянно находит свое равновесие с мирозданием: «Что было, то и будет», «Все что делается — делается к нашему испытанию» и т. д.

Второй фактор — промышленная революция, а вернее — «идеология» ее. Мысль о том, что все прогрессивно и ступенчато развивается, — это не только возможность прогнозировать, но и «идеология». У нас эйфория научно-технического прогресса тесно смыкалась с политическим официальным оптимизмом. Что дало цветение «идеальной» фантастике. Впрочем, это «цветение» быстро оказывалось пустым, потому что «механизм для равновесия» официальной НФ обычно «запаздывал», а значит, психологически человеку ничего дать не мог. Речь шла обычно «было бы хорошо, если бы…», а не «что будет, если…». То есть самого вопроса о будущем как бы не возникало, все было заранее известно.

Но третий фактор, о котором Азимов не говорит, но который привел к появлению романа-предупреждения, — это сомнение в правильности выбора направления научно-технического прогресса. Любое сомнение в исходных посылках влечет разрушение всего здания прогноза, угроза экологической катастрофы мгновенно уничтожила идеальные построения официальной фантастики. Пожалуй, именно с тех пор НФ может называться литературой, ибо перевела разговор с «желаемого состояния» в ранг «действительного положения вещей», с идеального построения — в план личной судьбы и тревоги за существование.

Но так ли прост термин «роман-предупреждение»? Ведь если бы мы хотели «предупреждаться», не лучше ли читать статистические сборники и технические прогнозы? Вероятно, НФ удовлетворяет более глубокие социально-психологические потребности общественного сознания, нежели просто предупреждать? В чем же они?

Но прежде всего уместен вопрос: что такое предупреждение вообще? Был в истории момент, когда «предупреждения» имели исключительное значение, я имею в виду античность.

Феномен расцвета оракульства тем более удивителен, что он сочетался с абсолютной верой в предопределенность рока, коему подвластны и люди и боги. Зачем знать заранее судьбу, если избежать ее нельзя? Другой парадокс: многие люди подкупали жрецов, а затем слепо верили предсказаниям. И третий: никто из великих людей не отложил своего предприятия после неблагоприятного «прогноза». И все-таки люди постоянно пытались «наладить контакт» с будущим, заключить с ним своеобразный «договор» (хотя бы и подкупом), воздействовать на него своего рода «заклинаниями» (чисто языческая привычка). Следовательно, сам по себе текст предсказания не имел большого значения, а удовлетворялась чисто психологическая потребность: сохранить душевное равно весне перед лицом грядущих опасностей, помочь человеку сейчас, а не в будущем, которое неясно. Когда грянет гром, все предупреждения об ударе молнией разом теряют смысл.

Как это происходит сейчас? Для современного человека поступательность научно-технического прогресса — это тот же неотвратимый рок. Плох он или хорош, но каждый человек подвержен ему и «затянут» в него помимо своей воли.

Государство, содержа официальную науку, как бы «покупает» у нее тем самым благоприятные прогнозы, а затем им слепо следует, то есть поступает как суеверный язычник, заклинающий будущее.

Ясно, что ценностью для отдельного человека подобные прогнозы не обладают никакой.

Будь хорош прогноз или плох, человек хочет знать одно: каково будет именно ему, имяреку, в этом самом хорошем или плохом будущем.

И смутная тревога, которую он испытывает в теперешней, очень неясной обстановке, настойчиво требует утоления. И тут мы из рода «предсказания» переходим в род литературы, потому что только она может рассказать об отдельной (и общей) человеческой судьбе.

Существует определение, что всякая литература — это литература великих событий. И в то же время развитие литературы — это постепенный перевод основной темы в судьбы героев, в их лица, в их язык. В этом ценность литературы (и НФ) для читателя. Мы видели, как постепенно «усваивались» и выражались типами, героями, лицами такие грандиозные события, как революция, сталинизм, война. То есть язык великого события переводился на язык личных судеб. И не было события (были запретные темы), которое не было бы «расшифровано» для человека таким образом.

Для НФ великое событие — это будущее. Но единственное, с чем не может примириться человек, — это ОБЩАЯ гибель, смерть рода человеческого. Сказать подобное человеку — значит ввергнуть его в состояние психической неуравновешенности. А этого позволить себе литература не может, иначе ценность ее будет ноль. Любая эсхатология (предсказание конца) обязательно должна указывать на чудесное спасение (при определенных условиях), только тогда ее будут слушать и читать. Вероятно, преодоление страха гораздо важнее, нежели внушение его. И не «предупреждение» имеет значение, а преодоление «предупреждения».

Позволим себе небольшое теоретическое отступление. В своих построениях мы в известной степени опираемся на идеи Люсьена Гольдмана (1913–1970), который полагал, что литература (как и всякий род духовной деятельности) это своего рода компенсаторный механизм, подобно тому, как по Фрейду для компенсации неутоленных желаний служит сон или безумие («Структурно-генетический метод в истории литературы»). «Символическое обладание» вещью через текст никогда не удовлетворит человека полностью, но, искаженное и «снятое», оно всегда питает литературу, которая на этом желании «паразитирует».

Говоря о литературе как об отражении действительности, мы не забываем, что здесь всегда отражение смешано с желанием и что они взаимно накладываются друг на друга. Получается чрезвычайно сложный механизм, который иначе, как «адаптационным», не назовешь. С одной стороны, действительность «адаптируется», приближается к человеку в соответствии с его терминологией и психической установкой. А с другой — в процессе отражения «адаптируется» и сам человек, потому что создается новый язык, а новый язык — это новый человек.