В ней не было больше жизни.

Слюпи медленно приходил в себя, пережитое потрясение лишило его сил. Он беспомощно лепился к скале на краю бездны. Одиночество и тоска все сильнее охватывали его. Ему стало казаться, что он один на всем свете, что мрак трещины притягивает его.

Но вдруг кто-то позвал его по имени. Слюпи словно очнулся, прислушался и уловил искаженную расстоянием мыслеграмму отца:

— Слюпи, негодный мальчишка, где ты?

Отец искал его и, казалось, сердился, но за оболочкой досады Слюпи уловил доброту. Мальчишка почувствовал силы, но не рисковал пока отлепиться от скалы, боясь упасть.

— Ну и задам же я ему! — говорил отец матери, и Слюпи уловил их общую тревогу за него. Он чуть не заплакал от радости и жалости к себе. Он больше никогда не убежит от родителей, пусть только его заберут отсюда!

— Ты зря волнуешься. Мы достаточно могущественны, а Слюпи достаточно взрослый, чтобы ему ничто не угрожало на этой свалке мусора, — отвечала мать.

— Мы ничего не знаем о погибшей цивилизации, и в этом опасность. Мальчишка никого не слушает и вечно таскает приборы, балуется с ними. Он может, например, наткнуться на атомную бомбу и спровоцировать деление. У него еще мало опыта, в он не успеет защититься от взрыва!

— Все дело в том. что ты мало занимаешься его обучением. Ему пора бы знать все методы индивидуальной защиты.

— Дело в том, что ты совсем не занимаешься его воспитанием. Если бы он имел достаточно материнской ласки, то не бегал бы куда глаза глядят.

— Постой, а почему ты думаешь, что я одна должна заниматься его воспитанием?..

Человек очнулся от боли. Левая рука не действовала, бок страшно болел. Но он был жив, и это удивило его. Под защитную оболочку из прозрачного пластика с шипением проникал кислород — от сотрясения сработала аварийная система. Здесь, в глубине трещины, было не так жарко. Падая, вездеход зацепился за выступ скалы, а лавина прошла стороной.

Это спасло его.

Он был плотно зажат сорванными сидениями и решил не двигаться, чтобы набраться сил.

Пока он не мог осознать всего, что с ним произошло, но в нем крепла уверенность, что все будет хорошо. Он нашел в темноте и прижал к себе здоровой рукой бесценную вещь — воскреситель.

Он смотрел вверх, откуда сочился скудный розовый свет, и думал, что так, наверное, проникает свет утра к зерну, лежащему в почве.

В человеке медленно поднималось и крепло неведомое раньше чувство своего предназначения. То же, должно быть, испытывает зерно во мраке почвы, прежде чем прорасти навстречу дню.

Колонна уходила от преследования, путая следы, блуждая меж низких, срезанных холмов. Буря тяжелой поступью шла по пятам.

Километровые пылевые столбы шагали позади, оранжевые молнии змеились по ним, сбегая вниз. Песок уже начинал течь под гусеницами и колесами, а противосолевые стальные щиты тихонько позванивали от ударов первых летучих песчинок и крупинок соли.

В голове колонны, трамбуя песок широкими гусеницами и ведя всех на прицепе, шел Большой Папа. За ним, неловко переваливаясь с боку на бок, увязая в песке маленькими колесами, ковыляла Добрая Матушка. Третьим следовал Длинный Брат, единственная рука его как всегда грозила небу. Далее, сцепившись, друг за другом, двигались остальные — невероятная мешанина средств передвижения, начиная с роскошных лимузинов, давно утративших способность к движению, и кончая деревянными повозками-волокушами, крытыми холстом. Последним был фургон Лежли, фургон неизвестного цвета, в котором обитал Грех.

Сам Лежли, мужчина средних лет, заросший щетиной, одиноко торчал на ступеньках фургона. Грех не пускал его внутрь, и Лежли приходилось жить на трех ступеньках. Горячий ветер с режущим песком давно загнал всех людей в глубину железных коробок, лишь Лежли, замотанный тряпкой по самую макушку, отворачивал от него лицо и прятал глаза. Когда-то он был ткачом, но давно бросил это занятие и стал позором и проклятием общины. Лежли ни за что на свете не хотел отказаться от своего греха, обитающего в фургоне неизвестного цвета, и этим приносил всем несчастье.

И сейчас вместе с бурей их преследовали «ушедшие». Лежли иногда поднимал голову, осматривая сумрачный горизонт и небо, прозрачное перед бурей. Сегодня «ушедшие» напали на них сверху, и они едва отбились. Длинный Брат отогнал их своим громом и единственной рукой. Потом буря встала за ними, и частокол молний укрыл общину. Но надолго ли?

Впереди, над пологими холмами, в пепельной дымке появилась темная полоса. Лежли понял, куда их ведет Большой Папа. Там кончалось плато, по которому они двигались, и начиналась материковая плита. Скальная порода ее была изъедена и разломана. В одной из гигантских трещин, по которым стекают песчаные реки, капитан решил укрыть колонну. «Ушедшие» не найдут их там, но буря…

Лежли вздохнул. Если буря застанет их в трещине, то песчаная река повернет вспять и их засыплет, затянет песком. Капитан боится «ушедших» больше, чем бури. Кто знает, может быть, он и прав. Буря, во всяком случае, привычнее, чем «ушедшие», которые вернулись на Землю через сотни лет. Подумав об этом, Лежли оглянулся на пылевые столбы, одетые в молнии.

Когда буря миновала их, а жара спала, обитатели колонны стали подавать признаки жизни. Лежли наблюдал, как открываются люки и дверцы, как появляются люди, сонные и сердитые. Они отгребали песок, откапывая свои «дома», веревками привязывали их к скале, чтобы не «уплыть» обратно на плато. Из Большого Папы — гигантского вездехода — вылез Капитан, седой старик, всегда державшийся неестест венно прямо, и пошел идоль колонны, осмат ривая ее и здороваясь с людьми. Лежли знал, что Капитан не дойдет до него, но ждал, готовясь заговорить.

Настало время ужина, люди, захватив с собой чашки, спешили к Доброй Матушке. Она довольно пыхтела, готовая выдать пищу-хлерровую похлебку. Тысячи лепестков ее были раскрыты и трепетали, по стеклянным трубкам в бурой жиже бежали пузырьки. Теплый запах похлебки поплыл над колонной, послышались веселые голоса.

Лежли не торопился, похлебку ему выдадут последнему. Так решил Капитан, и все были согласны. Последние порции часто были несъедобными, но Лежли не жаловался. Все были так озлоблены на него за Грех, что могли просто бросить его в пустыне вместе с его фургоном, После ужина, как обычно, вся община собралась возле Большого Папы. Наступил вечер, камни и песок быстро отдавали тепло, стремительный сухой холод падал с неба, казалось, белые звезды роняют свое ледяное дыхание на землю. Люди прижимались к огромному капоту Папы, он был всегда теплым, даже в самую холодную ночь. Матушка засыпала, трубки ее подернулись пленкой, лепестки сложились. Она съежилась, примолкла. Люди говорили об «ушедших», которые вернулись.

— Они ушли давно. Так давно, что этого не помнят даже самые древние старики, — говорил нараспев Капитан. — Они ушли на небо, оторвавшись от Земли, и были наказаны. Все видели их сегодня, они железные и пустые внутри. Руки у них превратились в рычаги, глаза — в стеклянные шары, а внутренности сгорели от желания и гордыни. Они словно тени, одетые в железо. Как иначе они могли бы летать?

— Выходит, после смерти и мы превратимся в «ушедших»? — спросил, кашляя, Уштли.

Ему никто не ответил.

— Предки завещали нам оставаться такими, как они, людьми из мяса и крови, и не отрываться от Земли, — продолжал Капитан.

— А что хотят от нас «ушедшие»? — прервал его опять Уштли. Но на него никто не рассердился. Все знали, что он скоро умрет.

— Этого не знает никто. Впрочем, я думаю, что для покрывших себя позором или согрешивших естественно желание запятнать и других. — ответил Капитан, и все обернулись к Лежли. — Мы твердо знаем, что хотим: жить как живем, оставаясь людьми на Земле. А с предателями, бросившими ее в трудное время, не хотим иметь ничего общего!

— Сверху, наверное, далеко видно, — сказал мечтательно Уштли. — Когда мой труп высохнет в песке, разве моя тень не поднимется вверх? Или кости удержат ее? Я хотел бы посмотреть на мир сверху. Где кончается Земля?