— Земля словно огромная чаша, круглые края которой поднимаются высоко к небу, — объяснил Капитан, указывая туда, где звезды скрывались за материковыми горами. — Поэтому еще никому не удавалось заглянуть через ее край. Чаша Земли плавает в океане хлерра, а он налит в другую, еще большую чашу. И так далее, без конца.

Капитан говорил об этом каждый вечер, и всегда его слова вызывали оживление слушателей, никогда не евших досыта. Лишь Уштли остался спокойным:

— Выходит, богатство прямо у нас под ногами? Нужно лишь пробить скорлупу Земли?

— А в эту чашу, по стенам которой мы ползаем и живем, — продолжал Капитан, — налит воздух и ветер, и бури с молниями, жар и холод, ночь и звезды, на которых укрылись «ушедшие».

Люди обратили к звездам красные, изъеденные солью глаза, и Лежли подумал, что сегодня им приснится счастливый сон: океан хлерровой похлебки. Он ждал, когда они разойдутся, чтобы вернуться к своему Греху.

Площадка перед Папой пустела, люди уходили в темноту. Лежли встал, но неожиданно Капитан остановил его.

— Ты знаешь, Лежли, что многие хотели бы избавиться от тебя и твоего фургона, — говорил Капитан, и Лежли, как всегда, казалось, что движутся лишь его губы, а лицо неподвижно как маска. — Я против этого, потому что ты такой же человек, как и мы, а нас осталось мало. Нам сегодня повезло: мы отбились и буря прошла стороной. Не испорти этого, не насылай на нас невезение. Сегодня не нужно ходить в фургон. Я тебя предупредил.

Лежли знал, что пойдет, но согласно кивал, глядя под ноги. Это или нечто подобное Капитан говорил ему каждый вечер, поэтому слова мало значили. Важен был ритуал, просто Капитан должен был предупреждать, а Лежли выслушивать, от этого людям спокойней засыпалось.

Лежли давно свыкся с ролью отщепенца, именем которого пугают детей. В конце концов, быть падшим человеком — это способ зарабатывать порцию похлебки. Не осознаваемые ими законы, формировавшие племя, неумолимо требовали выделения полюсов-символов. И Лежли выпало оказаться одним из них, противоположным Капитану. Сознание общины приходило в движение и подобно электролиту невидимо текло от одного из них к другому, а затем обратно, и так без конца…

Подходя к своему дому, он услышал скрип песка и кашель. Уштли одиноко бродил вокруг фургона, трогая его руками. Это было неприятно Лежли.

— Я к тебе в гости, — начал смущенно Уштли. — Удивлен? А когда-то мы были друзьями. Кхе-кхе. Проклятая сухость высосала из меня влагу, кровь во мне стала густой и медленной, а дыхание застревает в горле. Все считают, что я скоро умру. А ты как думаешь?

Лежли подавленно молчал. Он говорил так редко, что начать разговор стоило для него больших усилий.

— Молчишь? А когда-то был языкастым. И я был другим, сильным и веселым. В молодости все было иначе. Помнишь, как бегали к девочкам? Куда все девалось? Час мой близок, но, как назло, меня стали одолевать вопросы. Мне страшно, что я умру, не узнав всего, что мог бы узнать. Понимаешь? Давай сядем.

Они сели друг против друга: Лежли на ступень, Уилли — на песок. Когда Уштли кашлял, тело его раскачивалось в темноте.

— Я пришел к тебе, как к старому другу, с просьбой, — говорил Уштли. Покажи мне твой Грех! Терять мне нечего. Пусти меня в Фургон!

Лежли был потрясен, за многие годы это был первый человек, который не боялся Фургона.

— Нет, невозможно, — Лежли затряс головой. — Я не могу тебе объяснить, но так делать нельзя.

— Я прошу тебя перед смертью, Лежли. Новые несчастья мне уже не повредят, я никому не расскажу, что был у тебя. Я должен узнать и испытать это. На двери Фургона нарисованы знаки, которые я часто видел в молодости. И цвет этот я помню, это цвет молодости.

Лежли отрицательно качал головой, бормотал невнятно: — Не проси меня, я не могу…

— Жалеешь? — всхлипнул вдруг Уштли, п его руки схватили Лежли из темноты. — Что ты там прячешь? Отвечай! Нашу молодость? Выпусти ее, открой дверь! Она и мне принадлежит…

Они боролись стоя, потом Лежли оторвал от себя Уштли и оттолкнул его. Тот упал, закашлялся и долго не мог подняться. Лежли пожалел его. Наконец Уштли встал на ноги и прохрипел: — Ты отказал другу в его последний час? Будь же ты проклят!

Слушая, как в ночи затихают шаги друга, Лежли подумал, что нужно было бы объяснить Уштли, все рассказать ему. Но как объяснить другому то, что и сам не понимаешь? И не понимает никто. Этих знаков на дверях уже никто не может прочесть, а неизвестного цвета не существует в природе.

Лежли снял одежду. Там, куда он идет, она не нужна. Поднялся на три ступеньки, толкнул дверцу, шагнул и… вышел в другом мире.

Винтолет «ушедших», еще недавно пожиравший пространство над красными песками, лежал на боку, смятые лопасти его глубоко уходили в почву. Двое людей в скафандрах сидели, опираясь на него спинами, смятые шлемы валялись в стороне. Потрескивание сгоревшего и остывающего металла давно уступило место вкрадчивому шелесту песка.

— Люк уже не закрывается, — сказал один, с пожилым усталым лицом. Он обернулся и смотрел, как песчинки тонкой и неизменной струйкой проникают в машину. — Через сутки нашего летуна затянет всего!

— Ну и пусть, — пробормотал второй, помоложе, именовавшийся Пилотом Спасателей.

Он смотрел в ту сторону, куда ушла гроза. Там стояла стена мрака.

— Подумать только, Что я, Наблюдатель Спасательного отряда 340, наблюдаю его конец и спасти его не могу. Ноги болят?

— Болят, — невнятно ответил Пилот. Буря еще жила у горизонта, то затаиваясь, то освещаясь изнутри. Всполохи бежали складками по небу. — Я все жду, когда появится радуга. Бывает радуга при сухой грозе?

— Не знаю, может быть. Лучи отклоняются в пылевом облаке под другим углом.

— Гроза без радуги, исход бури без облегчения. Ритуал дождя, а не дождь. Вот только молнии бьют по-настоящему!

— Ты думаешь, что в нас молния попала?

— В миллион вольт! Иначе как объяснить, что наша защита не выдержала?

— Есть у меня одна мысль. Вот посмотри, старик провел рукой по черному боку, и под ладонью сверкнул металл. — Видишь? Мне кажется, что в воздухе нас просто тряхнуло и «закоптило», а все повреждения мы получили уже при падении.

— Ну и что?

— Молния изуродовала бы нас еще в возДухе.

— Какая для нас сейчас разница?

— Это важно. Я думаю, что причина аварии — короткое замыкание в силовом блоке, ведь мы лишились всего и мгновенно, даже связи. А причина замыкания толчок, который мы с тобой ясно ощутили. Толчок же был связан с той колонной, над которой мы пролетали тогда.

— Проклятые жестянки! — Пилот скрипнул зубами. — Причина аварии — это ты. Я уже собирался сжечь эти железки аннигилятором, а ты не разрешил.

— Постой, а это мысль. Фотография колонны должна остаться, — и старик полез в чрево машины.

Юноша подполз к люку и в задумчивости подставил ладонь под струйку песка, которая текла через железную грань. Ладонь скоро наполнилась, он выбросил песок наружу, подставил снова. «Как странно, — подумал он. Несколько часов назад эта машина, само совершенство, сам грозный бог, пожирала небо. Сверху любой песчаный холм казался величиной с монету, и в каждом — мириады песчинок. A сейчас каждая вдруг обрела свой вес и, наполняя машину, убивает ее. Вот оно — возмездие за гордость. Сейчас песок своего не упустит. А все из-за одного короткого замыкания, которое поменяло местами небо и землю…»

— Вот смотри, — Наблюдатель, сияя от радости, появился в люке с пачкой снимков. — Ты по-прежнему уверен, что мы имеем дело с колонной роботов?

— Мне плевать! Кто бы там ни был. Я поклялся, что найду их и сожгу. Если, конечно, выберусь отсюда…

— Не торопись. На снимке ясно видно: первым в колонне движется атомоход, который когда-то сделали для Меркурия, — он практически вечен. За ним следует хлорелловая фабрика. Если она еще способна извлекать воду из воздуха, то едой они обеспечены…

— Кто они?

— Да не нужна роботам хлорелловая фабрика, не станут они ее таскать!