— А ты не допускаешь мысли, что роботы могут воображать себя людьми? Даже забыть вообще, что они — роботы?

— Что?

— На снимках видны люди, хоть один человек?

— Нет. Они попрятались. Вот только в конце колонны…

— Ах, попрятались! Дай-ка сюда, — Пилот взял снимки из рук Наблюдателя, разорвал их и выбросил. — Во всех учебниках истории написано, что последние переселенцы покинули Землю триста лет назад! Я не собираюсь исправлять историю.

— Но мы же Спасатели! Нас не зря сюда послали.

— Спасать я буду, если увижу, кого нужно спасать. А пока эта колонна для меня — груда утиля. По Конвенции беглые роботы теряют все права, то есть считаются металлоломом.

— Может быть, ты изменишь свое мнение, когда узнаешь, что движется третьим в колонне? Я долго не мог понять. А это была… зенитка!

— А это еще что такое?

— Примитивное оружие. Осталось от древних войн. Принцип его действия в том, что в летательные аппараты бросаются капсулы, начиненные взрывчаткой.

— И ты думаешь, что нас могли сбить из зенитки?

— Нам не повезло. Во-первых, защита просто не распознала опасность, во-вторых, в силовом блоке оказался слабый узел. Он бы все равно вышел из строя, но чуть позже…

— Я внимательно слушаю. Что дальше?

— А дальше то, что роботы не стали бы стрелять в людей. Первый закон робототехники еще никто не отменял.

— А люди могут? Измученные, голодные, страдающие от жажды, блуждающие в пустыне, могут? Вместо того чтобы броситься на шею своим спасителям, стреляют в них?

— Да, действительно, странно. — старик поднялся, опираясь рукой па лопасть винта, и посмотрел на закатное солнце. — Непонятный мир. Что я могу сказать? Как все объяснить? Мы разучились понимать друг друга. Триста лет с ними не было связи. Нам нужно еще найти нечто общее с ними, точку соприкосновения, В этом я вижу задачу спасательного отряда 340.

— А я в том, чтобы их сжечь! А если хочешь точку, то прошу… — юноша обвел рукой горизонт, размытый грозой, — можешь начинать свои поиски!

— Я тебя не убедил?

— Нисколько! Все, что ты говорил, — это ничем не подтвержденные гипотезы. И обсуждать их я не расположен.

— Ты так раздражен, ноги болят?

Юноша не ответил. Солнце уже садилось.

Тени людей дотянулись до подножия холма.

— Ты высказал одну неплохую МЫСЛь: нужно двигаться, — сказал вдруг старик.

— Что? Ты с ума сошел! Покинуть машину?

— К утру она окажется под песком, а мы — на солнцепеке. За ночь мы успеем пройти километров двадцать.

— Но куда?

— Хотя бы в сторону материковой плиты. Может быть, там можно будет укрыться.

— Нас будут искать по винтолету.

— Рация в нем молчит. К утру даже магнитометры звездолета не найдут нашего летуна под слоем песка. А наши аварийные рации — всегда с нами. Нам все равно: идти или стоять. Но стоять невыносимо, значит — пойдем, нужно только захватить воду.

— Но мои ноги. Ты не забыл?

— Я помогу.

— Тебе будет тяжело.

— Пусть.

— Может быть. Ну хорошо. Наверное, ты прав. Пошли.

Ночь сменила вечер, они шли по звездам.

Винтолет превратился в неясную тень, на которую они вначале оглядывались, потом утонул в ночи. Молчание становилось невыносимым, юноша все тяжелее повисал на плече у старика.

— Скажи что-нибудь, старина.

— Мне не до разговоров.

— Я знаю, ты сердишься, считаешь, что я глуп и упрям. Позволь я объясню тебе. Они таскают с собой вездеход, фабрику и зенитку, но это просто механический атавизм роботов. Собрали все механизмы — они их любят — и тащат с собой. Почему стреляли? Не разобрались, приняли за других роботов. Молчишь?

— Слушаю.

— Почему они вообще двигаются колонной? Играют. Воображают себя людьми и совершают ритуальное действо: последние люди на Земле. Что скажешь?

— То, что я устал.

— Неужели ты не видишь? Трагедия здесь давно закончилась, а продолжается фарс, банальность. Здесь все фальшиво: дождь, гроза…

— А мы с тобой?

— Что?

— Давай отдохнем.

Они сели на песок. Яркий свет звезд заключал их, казалось, в одно целое.

Лежли не помнил, сколько пробыл в ином мире, но когда вернулся, ЗвеЗДЫ уже поблекли и скудный свет утра сочился по сглаженным вершинам. Вся община ожидала его, расположившись вокруг фургона. Испытывая стыд, Лежли оделся.

— Мы предупреждали тебя, — заговорил Капитан: казалось, сам дух племени витает над ним. — Ты снова был в своем фургоне, виделся с Грехом и наслал на нас несчастье. За это время успели умереть Уштли и еще один старик. Это твоя вина!

Капитан указал на два бугорка, которые появились у фургона, и толпа зашумела.

— Мы уходим дальше. Может быть, дойдем до края земной чаши. Тебя мы оставляем здесь и выделяем тебе еды, сколько можем.

— От себя вы не уйдете, — сказал Лежли хрипло, но не знал, услышал ли кто-нибудь его. Люди торопились разойтись. Сидя на ступеньках, он смотрел, как колонна уходит и сумрак колеблет, размывает и поглощает ее.

Вскоре он остался один. С ним был лишь его фургон, два бугорка, три порции похлебки: его, Уштли, старика. Да, его сородичам нельзя было отказать в благородстве, они действительно выделили ему еды, сколько смогли.

И не их вина, что все так получилось. Просто они боятся неизвестного и называют его грехом. Но оно всегда должно быть, в нем заключено будущее. «От себя вы не уйдете, а уйдете, так вернетесь, — сказал он себе. — А если не вернетесь, то найдете себе нового Лежли с фургоном неизвестного цвета».

В задумчивости он обошел вокруг фургона зеленого цвета. Потом разделся, поднялся по ступеням и толкнул дверь, на которой забытыми знаками было написано: «Однопрограммный фантоматор. Аттракцион: прогулка по лесу. Вход: пять монет». Шагнул и оказался на Опушке Леса. Он поднял голову, и по его лицу, по голому телу и Листьям забарабанил, потек и заскользил теплый и ласковый, сладостный и греховный Дождь, Дождь, Дождь…

— Как ты думаешь, старик, найдут нас?

— Не знаю. Что-то часто мы с тобой стали отдыхать.

— Меня занимает мысль: как могло так получиться, что при всем нашем могуществе мы оказались такими уязвимыми? Наша жизнь висела на одном контакте. Стоило ему сгореть, и — какая банальность! — мы зарылись носом в песок. Одна лишь нить удерживала нас, а мы воображали себя Покорителями. Что скажешь?

— Трудный вопрос. Скажу, что раньше здесь, на Земле, нитей, о которых ты начал разговор, было много. Каждый листик или травинка — это нить, лужица — нить, облачко — нить, горсть земли — тоже нить. Если они рвались, то восстанавливались сами, их гибкость создавала запас прочности. Сейчас осталась одна, как ты говоришь, в силовом блоке, но и та оборвалась…

— Но мы не просто рвали, а еще создавали.

— Да, верно. Но все меньше и большей ценой. Наша технология устроена так, что за одну техническую нить приходится платить десятком естественных. Наша цивилизация похожа на азартного игрока, который знает лишь одну стратегию: весь полученный выигрыш он снова ставит на кон и идет ва-банк. В конце концов получилось так. что повышать ставку мы больше не можем, ибо в оборот пущено все, что можно, а выйти из игры, сказать «пас» невозможно, так как это означает крушение.

— Чушь какая-то!

— Ты спрашиваешь, куда девались связи? Я ответил: мы их азартно проиграли.

— Все гораздо проще, старик. Нам просто не повезло, мы попали в обычную аварию, а это еще не конец света. Пошли, я попробую идти сам, мы еще не последние люди на Земле.

— Я все думаю, — юноша пытался своим голосом заглушить мерный шелест песка под ногами. — Ты сказал: «запас прочности» и мои ноги: «Гибкость» — а у меня колени не сгибаются.

— Опирайся на меня. Ноги мы твои вылечим. Самое смешное в том, что каждая из них — маленькая копия земли, свои связи они восстановят, а вот с Землей — похуже.

— Идти, шагать, ступать… Казалось, какая банальность, какая элементарная вещь…

— Нам придется заново научиться делать самые банальные вещи, например, ходить по Земле. Тебе трудно, потому что ты только учишься ходить.