-Я тоже рад скорой встрече с «Ковбоями», Роджер, - ответил ему Жан, отбрасывая трость.

Правую ногу кольнуло, причём довольно ощутимо. Жан, убрав подножку, сжал зубы и вывернул ручку газа до упора, ставя Роджера на дыбы. Тот послушно исполнил приказ. Так Фьерро-старший и выехал из гаража на одном колесе, и кличем «Ночных ковбоев» разворовал тишину, охватывавшую деревушку Ром, спугнув птиц и вечерних гуляк.

***

Жан Фьерро младший, держа за руку своего сына, стоял в стабилизирующей камере ракеты «Наполеон-6», готовящейся к запуску.

-Ну, Саша, как ты? Волнуешься?

Чуть бледный сын кивнул.

-Не бойся. Ничего страшного не произойдёт, это раньше давление при запуске нас в пол впечатывало, сейчас в стабилизирующей камере всё нормально будет. Ну… Максимум – коленки чуть подогнутся.

Саша снова кивнул.

Рядом с ними валялись и их сумки, в одной из которых сидел Рувьер, ловя каждое слово.

Послышался сигнал к запуску. Пол задрожал, Жан крепче сжал руку своего сына.

-Всё будет хорошо…

Ракета оторвалась от Земли, вслед за полом задрожали стены, но Фьерро-младший не обманул – никаких сильных перегрузок в стабилизирующей камере не было. Ну, чуть коленки подогнулись – что с того?

Отец и сын обернулись к иллюминатору, ракета, к этому времени, успел покинуть Землю и вышел в открытый космос, и за ним уже была видна Луна. Так близко, как никогда прежде.

-Скоро мы будем там, - сказал Жан, - ты рад, Саш?

Румяный улыбающийся Саша поднял глаза на своего отца.

-Да, папа! Очень рад!

***

Ветер бил в лицо, душа ликовала, а боль в ноге улеглась. Ночь накрыла собой Землю и на небе взошла полная Луна, так похожая на большой кусок сыра. А Жан Фьерро-старший был совсем близко к цели своего путешествия – в конце трассы уже виднелась огромная толпа народу с разноцветными плакатами и транспарантами.

А вот и они: трое «Ночных ковбоев», осыпаемых бурными аплодисментами. И никто бы не подумал сейчас, что им всем уже за шестьдесят, как молодо и круто они выглядели, верхом на своих верных стальных конях.

Сопровождаемый радостным гулом толпы, к своим напарникам подъехал и Жан Фьерро, лихо, встав на дыбы рядом с ними.

А потом… Потом было что-то. Они все соскочили со своих мотоциклов и принялись обниматься, и, смеясь, рассказывать о жизни и событиях, произошедших с ними за последние тридцать лет. Жан даже расплакался от счастья на глазах у радостно ревущей толпы.

Но толпа эта требовала и зрелищ тоже. Тогда «ковбои» принялись выполнять разнообразные трюки, за которые их все любили. И выполнять без сучка и задоринки, так, что даже никто не усомнился, что перед ними именно «Ночные ковбои», а не какая-то кучка стариков. Те самые «Ночные ковбои», что тридцать лет назад дарили народу первоклассное зрелище.

Но вот настал черёд Жана. Спустя тридцать лет вновь попробовать осуществить свою мечту. Совершить «Прыжок на Луну», который до него никто не делал.

-Может не стоит, - заботливо спросил у друга Пьер Гюссо – вожак «Ковбоев».

Жан похлопал его по плечу и улыбнулся. Потом сосредоточенно глянул на трамплин. Нога- странное дело! – совершенно его не беспокоила, да Фьерро и не думал о ней… До этого момента. Неожиданно её кольнуло. Но Жан, не смотря на это, сжал зубы и вывернул ручку газа до упора, Роджер одобрительно зарычал. Публика ревела, все «Ночные ковбои» со смесью страха и заботы смотрели на своего друга. Он подмигнул им и понёсся вверх по трамплину. Скорость всё больше и больше, ветер бьёт в лицо, улыбка всё шире расплывается на лице… И вот: он и Роджер уже в воздухе. Все замерли в ожидании, казалось, даже время приостановило свой ход, и…

Несколько кувырков и приземление.

Удача! Он смог! У него получилось!

Толпа радостно ревела, все «Лунные ковбои» кинулись к Жану и принялись обнимать его и поздравлять с триумфом и осуществлённой мечтой. Но ему до этой мечты сейчас не было дела – он, конечно, очень хотел совершить «Прыжок на Луну», но еще больше все эти тридцать лет он желал увидеться с этими людьми, поговорить с ними и послушать их. И наконец-то этот день настал. Исполнилась его мечта. И счастье захлестнуло его без остатка…

***

Саша и Жан-младший стояли в дезинфекционной комнате. Как только они услышали сигнал, знаменующий окончание процедуры, перед ними открылась дверь в ослепительно белое помещение, на пороге которого стояла с распростёртыми объятиями женщина с длинными каштановыми волосами.

-Мама! – крикнул Саша и кинулся к ней навстречу, выронив по пути все сумки.

-Вот тебе сюрприз, Оливия, - улыбнулся Фьерро-младший.

А из Сашиной сумки, грохнувшейся на пол, пока её обладатель обнимался со своей мамой, ослеплённый ярким светом выполз Рувьер, шатаясь из стороны в сторону.

-Мышонок! – с радостью крикнул Саша, указывая на Рувьера.

Сашины родители с удивлением уставились на него, а он съёжился, совершенно не представляя, что с ним будет дальше.

-А давайте его оставим, - предложил Жан-младший, улыбаясь. – Дезинфекцию он прошёл, так что не заразный. Вот будет тебе домашний питомец.

Оливия улыбнулась, подошла к такому же белому, как и всё остальное столу. Открыла контейнер, стоящий на нём, и, достав оттуда кусочек сыра, протянула его Саше.

-Ну, покорми его.

Мальчик взял у мамы сыр и, присев на корточки, положил его рядом с Рувьером. Тот с недоверием подошёл к нему, обнюхал и принялся есть. Саша радостно рассмеялся и начал гладить мышонка по его мохнатой голове.

И, казалось бы, Рувьер осуществил свою мечту – попал на Луну и отведал настоящего лунного сыра, сделанного из молока, выросших на Луне, коров. Но ему до этой мечты сейчас не было никакого дела. Конечно, он очень хотел всё это сделать, но ещё больше он желал обрести дом, где все бы ему были рады и любили его. И он обрёл этот дом. И счастье захлестнуло его без остатка.

---

Костер догорал. Люди сбились теснее, и кто-то, отстукивая ритм по кожаной фляге, тихо начал, подбирая летящие по ветру слова:

«В ночь перед казнью, он не видел решетки.

А видел яркие звезды, и звездочки рос на травах».

Люди сдвинули круг. Никто не задумывался, о ком поется песня. Каждый помнил, кого уже много месяцев не видели у костров в широкой степи. Казнь или случайная гибель – как знать, но этот человек стоил песни.

«В ночь перед казнью, - вел дальше певец, – он не слышал шагов за дверью,

А слышал как свищет ветер, высвистывая фанаданго».

Другой голос подхватил:

«В ночь перед казнью,

Он не думал о казни,

А думал о том, что сыну,

пора сшить новую куртку.

Старая совсем изорвалась,

И из прорех торчат локти».

Люди тихо кивали в такт, и тут третий голос резко, отчетливо отчеканил, на заботясь ни о ритме, ни о мелодии:

В ночь перед смертью,

Он не забыл, что нужен.

И знали звезды и травы.

Что тот, кто нужен, вернется!»

Первый раз она умерла года в четыре. Это было чудесно: не стало удушья, зудящего хрипа в груди, боли, ломающей виски – просто погас свет, и все. Но потом, когда она ожила и увидела пустой мамин взгляд, стало страшно, очень страшно. Мама не ругала ее – носила по комнате, укачивала, но она навсегда запомнила, что сделала что-то очень-очень плохое. Хотя и приятное. Это осталось навсегда: память, что можно погасить свет и избавиться от всего плохого – и вина, не умещающаяся в теле, переполняющая грудь и голову черной водой.

Кажется, вскоре после того она впервые ушла в свой мир. Потом, повзрослев, она усмехалась про себя, сообразив, как спутались в детском уме два ярких впечатления. Старшая сестра рассказывала ей про лагеря, в которых фашисты брали у пионеров кровь, чтобы перелить себе. Сестра ходила в садик и, должно быть, оттуда принесла версию детской легенды-страшилки: почему пионерский галстук алого цвета. А с лета на даче запомнилось другое: зеленый забор, обсаженный изнутри густыми елочками. Это тоже был «лагерь», и заходить туда было нельзя, а за забором жили дети, которые, сколько она могла видеть, никогда оттуда не выходили… В том, первом своем мире она, маленькая и тощая, пробралась между досками забора и из-за елок подозвала к себе двоих больших ребят. Неизвестно откуда взялись имена: Юра и Лида. И был тайный заговор под колючими еловыми ветками, и по одному они выводили детей из страшного лагеря и помогали им перебираться через забор. Но – самое главное – она должна была остаться, чтобы те, безликие фашисты – она еще не представляла их, не видела ни фильмов, ни картинок – могли взять кровь у нее. Вот когда она спасет всех, можно будет умереть – ради хорошего дела можно, это она уже знала. Надо было только дождаться, пока все выберутся, просто потерпеть.