Эти древние ритуалы искупления внесли свою лепту в мифы и образы христианства. Несмотря на их историческую значимость, для нас здесь наиболее полезно то, что Смит подчеркивает родственные обязательства членов сообщества. Божественный отец и его мистическая семья, будь то на небесах или на земле, признают взаимные обязательства, дарят друг другу взаимную помощь, братскую заботу и любовь. И корень эффективности всего этого кроется в знаках разделяемой трапезы, когда каждый поглощает пищу святой жертвы внутрь себя, а тем самым конституируется, что и часть его всегда инкорпорирована в других, вся совокупность которых образует духовную группу родственников. Символ семейной трапезы, становящийся сакральным ритуальным образом и знаком взаимной помощи и обязательств Бога и его человеческих родственников друг перед другом, является частью основополагающего мифа, построенного всецело на семейной структуре и разделении пищи за семейной трапезой. Эмоциональная действенность таких символов для понимания значения ритуальных отношений с Богом и вкладываемых в них чувств очевидна. Их нерациональная достоверность для чувств людей также объясняется этим анализом. Но что не ясно, так это то, каким образом на глубоком эмоциональном уровне человеческого мышления эти образы родственных отношений связываются с ужасающим закланием святой жертвы так, что приносят удовлетворение участникам торжеств и усиливают ощущение достоверности, пробуждаемое такими ритуалами в сознании верующих. Для начала мы изучим эту проблему, возвратившись к общему вопросу о сакральной семье, однако на этот раз проанализируем отношения между богом-отцом и его сыном, а также другой основной образ «отца и сына», связанный со сверхъестественным: образ Адама, первого сына Бога и отца всех живущих.
Отношение «отец—сын» со всеми присущими ему многочисленными сложностями и противоречиями, со всей важностью и глубиной его значимости для общества, находится в самом ядре христианской жизни. Оно насквозь пронизывает собою все верования, а его тайны заключают в себе некоторые из важнейших рациональных проблем, ставящих в тупик метафизиков и ученых, хотя само оно успешно справляется с практическими проблемами, постоянно встающими перед человеком. «Верую в Бога-Отца Вседержителя, — повторяет верующий, — Творца Неба и Земли, и в Иисуса Христа, Его единственного Сына, Господа нашего, зачатого от Святого Духа [и] рожденного Девой Марией, который страдал при Понтии Пилате, был распят на кресте, умер и похоронен...»
В христианском мышлении в Христе как человеческом Сыне Бога находят свое разрешение надежды, страхи и дилеммы творения и всего существования. Через него Вечный становится Отцом тому, кто противоположен вечности, человеческому Сыну, который как лицо Бога, явленное в ином образе, трансформируется в эфемерного человека, чтобы жить, умереть и стать частью изменчивого времени и конечного пространства. Неограниченная и неизменная Вечность значимым образом артикулируется в свою противоположность, где существуют человеческие «здесь-и-сейчас», начала и окончания, и через эту противоположность выражается. Смертность и бессмертие более не антитетичны и не противоположны, но сливаются в одно, хотя в то же время остаются противоположными и отличными друг от друга.
Эти глубочайшие логические противоречия существования легко решаются благодаря Вечному, который становится Отцом другого своего лица, Сына, посредством действия третьего, Святого Духа, во чреве человеческой матери, Девы-Матери. Проблемы, базирующиеся на рациональности, которые таким образом неразрешимы и содержат противоречия в исходных посылках, легко могут быть решены и решаются при переводе их в нерациональные символы семейного круга отношений. Великие тайны жизни, часто являющиеся не более чем противоречиями, базирующимися на разочаровывающей и пугающей человека внешней логике, легко понимаются и принимаются при переводе их в нерациональные категории (социальную логику), поскольку базируются теперь на знакомых переживаниях семейной жизни. В таких условиях логическое противоречие и правила рациональности теряют свой контроль над человеком, и человеческим убеждениям позволено покоиться на эмпирической достоверности и пользоваться теми глубокими чувствами, которые вкладываются в представления, основанные на знании членов семьи. Такие символы вписывают человеческую веру в форму человеческой семьи, которая «ощутимо» понятна всем людям.
Отец и Сын становятся таким образом значимыми и символически приемлемыми для людей во всех своих самых специфических, хотя и запутанных проявлениях. Любящий отец, который посылает своего сына во внешний мир, дабы он там был ужасающим образом распят на кресте, и сын, который уходит от отца в садистский мир и приносит себя в жертву, дабы быть убиенным и покорно возвратиться к своему отцу, хотя и чудовищны на секулярном уровне, легко принимаются верующими на уровне сакральном. Моральный, животный и сакральный порядки смешиваются воедино, и каждый из них приобретает внутри этого неразделимого целого иное, более полное значение. Человеческие чувства любви и ненависти, проблемы дисциплины и авторитета, социального порядка и индивидуальной автономии, зависимость людей от общества, а сыновей от своих отцов и семей находят выражение в этой величественной драме Отца и его Сына. Здесь отображается потребность земного сына быть рядом со своим отцом и в то же время бежать от него, а также право подойти к нему и получить от него помощь. Единство этих двоих в семейной «крови» и в общем опыте, а также их единение и единство в духовном семени Святого Духа в полной мере находят здесь отражение, хотя в то же время проясняется и их различие. Зависимость Сына от Отца, его потребность в его помощи, свобода от Отца в вопросах личного выбора, вплоть до свободы поддаться искушению величайшего врага Отца, — все это разыгрывается в сакральной драме Отца и Сына. Между тем, дисциплина и власть Отца укрепляются; Сын, заплатив страшную цену, с готовностью возвращается к своему Отцу. Таким образом, Бог, который «так возлюбил... мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную»[270], вновь обретает своего Сына. И вместе с ним, забирая его назад, принимает и взбунтовавшееся против него человечество. В Сыне, который несет в себе совершенную любовь, одержимое враждой человечество, ненавидящее своих отцов и братьев, может мгновенно обрести мир и веру, которая выходит за пределы большей части его повседневного опыта и возносится над глубоко захороненными враждебными чувствами тех, кто любит.
Адам, как первый сын Бога и отец всех человеческих сыновей, в сакральном символизме является образом, выражающим все то в человеке, чего нет в Христе. Независимо от того, верим ли мы в его истинность в буквальном или метафорическом смысле, символы сына и отца выражают некоторые из глубоко лежащих значений, сгруппированных вокруг человеческого отца. Адам — не только отец всего человечества и муж Евы, но и первый сын Бога, точно так же как и Христос был его единственным «единородным Сыном». Через супружеские отношения Адама со своей женой, Евой, первородный грех, ставший проклятием человечества, передался всем последующим поколениям его детей; таким образом, проклятие бога-отца, наложенное на (его собственных и) Адамовых детей, становится частью вечного наследия человека.
Адам, сын, автономный и свободный, способный по собственной воле познать добро и зло и сделать свой выбор между ними, выбрал Еву и зло и тем самым отверг отца. Именно тогда он и был изгнан и отрезан от своего отца. Христос, другой сын, отказался отвергнуть своего отца и, когда был подвергнут искушению, оказал сопротивление искусителю, возвратившись к садистскому человечеству на страдания и заклание, дабы суметь спасти своих жестоких человеческих «братьев» и возвратиться к своему отцу. Враждебность отца к сыну и сына к отцу волнующе изображена в образе Адама; однако он тоже сын, потерянный в сотворенном его отцом мире, за который он, однако, чувствует себя ответственным. Он — виноватый человек, утративший совершенство и для себя самого, и для своих детей, поскольку (как он чувствует) его отец не может его простить. Когда он прилепился к своей жене (а следовательно, и к своей собственной семье) теснее, чем к родительской семье своего отца, он выбрал тем самым земное зло вместо небесного добра. Но на самом деле Адам еще и отец, который в установках его «сыновей» обвиняется в осквернении всего своего потомства из-за связи со своей женой, их матерью. Когда он изгоняется из райского сада, он выбрасывается из семьи Бога. Он — сын, не прощенный отцом, с которым человек не в ладу. Хотя «все человечество» и возлагает на Адама как на отца ответственность за свои человеческие недуги и свою судьбу, он более важен как отвергнутый сын, потерявший свое право первородства и отрезанный от отца. В нем верующие могут наказать самих себя и выразить противостояние всем отцам.
